Где живет золотистый фазан: В Третьяковской галерее - шедевры из Национального музея Китая

В залах графики в старом корпусе Третьяковской галереи в Лаврушинском, как правило, очень изысканные выставки. Нынешняя, привезенная из Национального музея Китая в рамках Года китайско-российской культуры, не исключение.

Из богатейших коллекций музея в Москву привезли драгоценные шелковые свитки эпохи Мин и Цин (то есть примерно с XIV до начала ХХ века), в том числе из императорской коллекции дворца в Запретном городе… На свитках написанные тушью цветы и птицы, горы и водопады в молочном тумане с крошечными фигурками людей на берегу рек, собрания просвещенных ценителей искусств, разворачивающих свитки и читающих стихи в садовой беседке, отшельники в горных хижинах… Тут же - сокровища кабинета каллиграфа, где кисти, тушечница, пресс-папье и даже резной подлокотник из нефрита подводят к тысячелетней традиции искусства каллиграфии.

В китайской традиции иероглифы являются великолепным подарком. Тем более если они несут "Три пожелания хуаского стража": долголетие, богатство, много сыновей (как, например, в работе Чжэн Се XVIII века). На выставку в Третьяковскую галерею приехали не одно, и даже не три пожелания хуаского стража, а более 90 произведений из собрания Национального музея Китая. Так что проект "Из Пекина в Москву: диалог культур", приуроченный к 75-летию установления дипломатических отношений двух стран, - утонченный жест, призванный способствовать созданию "третьего языка" в диалоге двух культур. Этот "третий язык", который может стать посредником, конечно, язык искусства. И - каллиграфии.

О любви слова и изображения

Тут надо пояснить, что каллиграфия в китайской традиции - это больше, чем письмо, рукопись и даже книга. Иероглиф, который вышел из рисунка, пиктограммы во II тыс. до н.э, память о своих истоках несет и почти пять тысячелетий спустя. Он многое может сказать не только о стиле письма (их пять: чжуань, ли, син, цао, кай), но и характере, темпераменте мастера. От выбора бумаги или шелка тоже немало зависит. К тому же тушь быстро впитывается тканью, ее нельзя стереть, как карандашный рисунок, поправить. Поэтому исключительная точность движения руки, полная сосредоточенность, острота глаза для каллиграфа так же важна, как для стрелка из лука или борца восточных единоборств. И для художника, разумеется. Дело даже не только в общем наборе инструментов каллиграфа и художника, но и в том, что язык живописи и каллиграфии оказывался сходным. В обоих случаях белизна шелка или листа, жесткость или изящество линии, контрастный или нежно размытый тон пятна туши определяли легкость, воздушность, интонацию всей работы…

В китайской традиции иероглифы являются великолепным подарком

В отличие от европейской картины, которая открывала зрителю "окно в мир", китайский шелковый или бумажный свиток, что мог достигать не одного десятка метров, разворачивался справа налево (так же, как и писался) и похож больше на фильм, в котором мы видим только один кадр, но помним о предыдущих. Живопись превращалась во временнóе искусство, сближаясь с музыкой и литературой. Столбцы иероглифов тут выглядели и паузой в "путешествии", и лирическим отступлением, и комментарием… А красота письма превращала их и в декоративный элемент.

Искусство императоров

Насколько высоко в иерархии искусств стояла каллиграфия, можно судить по тому, что ею увлекались и высшие чиновники, и императоры. На выставке можно увидеть произведения четырех императоров. Один из них - Сюаньдэ (правил в 1425-1435 годах) - был из династии Мин, он мастерски писал пейзажи, цветы и птиц. Трое других были из династии Цин, состояли в ближайшем родстве и были усердными каллиграфами. Император Канси (1662-1722) копировал каллиграфию знаменитого мастера Дун Цичана, оттачивая технику движения запястья при работе кистью. Его сын Юнчжэн (1722-1736) продолжил традицию. Расписанный им веер со стихотворением поэта VIII века Гэн Вэя можно видеть на выставке. Великолепным знатоком искусств стал и его сын Цяньлун (1735-1796), который сочинил, как говорят, 42 000 стихов, а будучи буддистом, каждый новый год своего правления переписывал вновь священную "Сутру Сердца". В Москву привезли одну из рукописей этой сутры и его рисунок, а императорские печати Цяньлуна можно видеть на древних свитках. Цяньлун позаботился о расширении дворцовой коллекции, покупая произведения региональных мастеров. Один из свитков, живописующий поездку императора с инспекцией в отдаленные уголки Китая, куда он отправился по примеру дедушки, был подарен ему мастером Сюй Яном. Дар был оценен по достоинству, Сюй Ян стал придворным художником. А один из 12 написанных им свитков - сегодня хит коллекции Национального музея Китая, который можно увидеть в Третьяковке.

Летучая мышь - к счастью!

Вы можете сказать, что рассматривать иероглифы, которые вы не понимаете, еще то удовольствие. Вероятно, именно поэтому куратор выставки Жен Йен (Zheng Yan) выстроила проект, опираясь не на хронологию и жанры, а на… человека. Точнее, на то, как жили произведения в реальной жизни. Кто писал произведения, кто их заказывал, кто на них смотрел и кто и как их использовал. Эта очень четкая и внятная структура выставки выстраивает линию жизни произведения - от художника и заказчика, хоть императора, хоть его придворного, до покупателей вееров благопожеланий в городских лавках.

Без вееров на выставке тоже не обошлось. Как и без одного из любимых народных персонажей в Китае - Джун Куя, охраняющего порог дома. На одном из свитков он скачет верхом на олене, приветствуя радостно летучую мышь. Летучую мышь в самом верху листа замечаешь не сразу. Как выясняется, китайцы считают ее символом счастья, долголетия и удачи. Не в последнюю очередь потому, что иероглиф, обозначающий ее, очень похож на тот, что обозначает счастье.

Символика образов, конечно, связана не только с мифологией и написанием иероглифа. Во многом она определялась конфуцианством, даосизмом и буддизмом. И если учение Конфуция апеллировало к разуму, прагматизму, этике, книжной учености, неколебимости социального порядка, то даосизм и буддизм предлагали доверять своему сердцу, опираться на созерцание, интуицию и природу…

"Вселенная - сердце мое…"

Самое удивительное, конечно, что эти две, в сущности, спорящие друг с другом традиции в культуре Китая до ХХ века уживались вполне успешно. Понятно, что профессиональные художники, работавшие по заказу двора, ориентировались на требования императорской Академии живописи, существовавшей с Х века. Но был и другой круг - тех авторов, которые вслед за художником XI века Су Ши могли бы повторить: "Вселенная - сердце мое, сердце мое - Вселенная". На выставке можно видеть работу одного из самых известных "независимых" художников-философов, который работал в XV веке, - "Дом цветущих персиков" Шэнь Чжоу.

К началу XVIII века готовность экспериментировать с техниками художников-поэтов начинает предвосхищать опыты живописцев ХХ века. "Два оленя" кисти монаха Джу Да впечатляют соединением монументальности и нежного лиризма, обобщенного образа любви и совершенно минималистичного пейзажа. Поразительно при этом ощущение абсолютной достоверности сцены и ее возвышенности, не позволяющей числить этот рисунок тушью по разряду анималистики. Джу Да, живший в XVII веке, ушел в монастырь, когда Китай завоевали маньчжуры. Современники его звали "безумным горным отшельником". Сегодня работы этого "безумца" созвучны уже XXI веку и пользуются огромной популярностью. Его младший современник поэт Гао Ципей в какой-то момент мог отбросить кисти и писать пейзаж пальцами, добиваясь экспрессии во вполне привычном вроде горном пейзаже. Для этих художников каллиграфия и живопись были родом духовной практики. Искусство и поэзия - чуть ли не единственным способом и постижения мира, и выражения собственных чувств.