Как жители курского приграничья в ожидании обмена провели месяцы на Украине

Пункт временного размещения (ПВР) для курян, эвакуированных из города Сумы, похож на санаторий. Светлые коридоры, идеальный порядок, в большой комнате, где раздают обед, гелевые шары. И фотографии в рамках. На них - за большим столом обитатели этого временного дома, на уставших лицах - сдержанный свет улыбок.

"Это мы день пожилого человека отмечали, скромно, но душевно вышло", - поясняет жительница ПВР Татьяна. Первый за долгие месяцы напряженного ожидания праздник всех порадовал и как будто перевернул ту страницу жизни. Только в разговорах между людьми все равно - воспоминания о пережитом и еще не отболевшем.

Мамочка, оставайся в Харькове!

Эмма Васильевна эвакуацию на Украину из суджанской Гончаровки называет кругосветным путешествием. В голосе ее слышится и горечь, и усталость, и притаившаяся боль.

Уезжать из родного дома, выстроенного своими руками, пенсионерке и ее супругу в очень преклонном возрасте пришлось с украинцами, подкатившими на автомобиле в октябрьский сумрачный вечер. До этого - с августа - старики оставались одни на всю улицу. Не уехали вовремя, а потом что делать?

- У него и астма, и перелом шейки бедра, - рассказывает Эмма Васильевна о муже. - На костылях ходил. А что делать? На улице все хаты погорели. Я ему говорила: "Да хоть бы уже и пропасть, не мучиться. Света, газа нету, холодно... Ну, и вот так мы боялись, но жили. Я на воротах написала "Здесь живут два инвалида" и двери не закрывала. И в один из вечеров - машина прямо под двор. Двое в форме, оружие при них. И показывают мне видео. Дочка моя, Людочка, что в Харькове живет: "Мамочка, папочка, выезжайте, приезжайте ко мне..." Михаил мой ни в какую. А я сразу сказала: "Поеду!"

Нехитрые сборы убедили и дедушку сесть в машину. До Харькова доехали быстро, а там, как говорит пенсионерка, состоялась встреча: "Поплакали да прокричали и стали жить-поживать". Только продолжить поговорку из сказки не пришлось... Измученный болезнями и оккупацией дедушка и в дочкином доме не нашел душевного покоя, все переживал, вспоминал родное и пережитые испытания. - Умер, - говорит Эмма Васильевна. - А хоронить там так дорого... В крематорий пришлось везти.

Но если смерть человека оказалась для семьи финансово обременительной, то жизнь - еще дороже.

- "Мам, живи, мам, оставайся", - говорила мне Людочка. А как же оставаться, когда у нее пенсия всего три тысячи гривен? - вздыхает Эмма Васильевна.

Ей самой никакого дохода там уже не получить. Обузой быть не хотела, да и в целом - побыла-пожила, да и стала проситься обратно. Бюрократическая круговерть, томительное ожидание. Неразбериха: сын-россиянин мать хочет забрать, дочка-украинка согласна на это, а в ведомствах твердят: "Нет вас в списках". Наконец после долгих мытарств: "Срочно в Сумы, через два дня отправка в Россию".

- Последние деньги Людочка отдала за машину, - переживает до сих пор Эмма Васильевна. - Доехали мы, а там говорят: "А с чего вы взяли, что завтра уже отправка?"

И потянулись недели ожидания. Уже не в дочкином доме, а в казенном. Из Харькова в Сумы кататься - и двухсот километров нет, но для украинцев это дорогое удовольствие.

- Не могу сказать, что плохо обращались, - говорит пенсионерка. - Но еда... Вечером гречку дали, а утром то, что мы не доели, в суп положили. Еле дождалась отъезда. А тут теперь - санаторий.

Эмма Васильевна показывает коробку с мягкими сапожками, стеганое пальто, конфеты, виноград. И, поправляя платок, подчеркивает: часть привезли волонтеры, но у нее теперь есть деньги, чтобы нужное и самой купить.

- Сертификаты в социальный магазин дали, паспорт и другие документы моментально сделали, карточку банковскую, все выплаты на нее получим... Как хорошо! У меня в Курске сын, но вахтовым методом работает. Приедет - будем думать, как быть дальше.

В броневике под конвоем

Соседку по комнате Нину Дмитриевну вывезли на украинскую территорию после февральского удара по интернату.

- Когда третий этаж рухнул, - вспоминает она, всех нас под конвоем - в бронированные машины. Меня так подсадили, что я в противоположную стену влетела.

В суджанском интернате женщина оказалась, как и другие, в попытке найти хоть какое-то питание. Но скудным оно было и там.

- Все время нас, можно сказать, агитировали, чтобы мы ехали на Украину, - говорит она. - Мол, там все будет хорошо. А я их спрашивала: "А что будет-то? Пенсию мне будут платить?" Нет. Вот то-то и оно. И я с самого начала решила, что все равно в Судже дождусь, когда придут русские и когда откроются зеленые коридоры. Они же еще в Судже могли подойти и требовать, чтоб сказали плохо о России. Меня как-то обступили журналисты и давай вопросы задавать да про Донбасс говорить всякое. Мол, во всем Россия виновата. А я им говорю: "Вы понимаете, у вас в стране гражданская война?" И сама вопросы задаю. Они же - о том, что русские где-то что-то сделали, навредили. А я им: "А с чего вы взяли, что русские? По разговору? А вы вот тоже по-русски говорите". И вот так по каждой теме. Что они отвечали? Ничего. Стоят молчат.

После, уже в Сумах, Нина Дмитриевна отказывалась от разговоров, хотя там и спрашивали о близких по обе стороны границы, и позвонить предлагали.

- Никому не говорила ничего, - вспоминает она. - Зачем? Медикаментами и хорошей пищей нас обеспечивал Красный Крест, да и то мы, наверное, не видели половины всего, что должно было у нас быть. Вот хорошо, что обменяли нас.

Напряжение неизвестности

Житель хутора Калмыков Андрей Николаевич и теперь, когда мы беседуем с ним в просторной комнате ПВР, думает не о том, как ему жить дальше.

- Понимаете, - говорит он, - шесть человек, наших суджан, еще там. Ну почему не отпустили и их... И вот знаете, было непонятно, кого обменяют. До последнего не понимали. Рассуждали так. Может, самых тяжелобольных? Нет. Самых возрастных? Тоже нет. Большое спасибо Татьяне Николаевне Москальковой. Иначе как бы мы там еще находились, не знаю.

Андрей Николаевич попал в Сумы, как и другие обитатели суджанского интерната. А туда пошел уже от безысходности: хоть как-то выжить. Он тоже благодарит добровольцев из Красного Креста. Помимо гуманитарного их вклада, ценна была возможность общаться с близкими: они предоставляли смартфон, да и в целом многое делали для людей.

- У меня дочка и внук, - рассказывает Андрей Николаевич. - Не здесь, к сожалению, не в Курске. Вот с ними по интернету и общались. А теперь жду их на выходные. Приедут - какая радость! Больше ни о чем и не думаю. Они меня еле дождались - всё переживали, когда ж этот обмен!

Он, как и другие, не говорит о плохом обращении на украинской стороне. Только вот...

- Мы жили в здании, наверное, бывшей поликлиники или еще какого учреждения, - вспоминает Андрей Николаевич. - Мы на одном этаже, а эвакуированные из сумского приграничья - на другом. Между нами - глухая дверь. Никто ни с кем не общался. И те, кто работал, лишнего слова не скажут. Только то, что нужно, например, "пойдем снидать". Все. Я поем, посуду возле дверей поставлю - сами забирают. Молча.

Дед, нас отсюда все равно выдавят

Другому суджанину - Николаю Ивановичу - пришлось много разговаривать с украинцами и в дни оккупации, и потом - в сумском ПВР. Семью он вывез в первые грохочущие дни, а сам решил вернуться. Теперь вспоминает, как дочка повисла тогда на шее: "Папа, не надо!" Напрасно, не послушал.

Ветеринарному врачу по профессии, ему было жалко домашнюю скотину. Хоть воды налить надо. Поехал. И доехал, и даже посмотрел на свою пустую улицу на Заолешенке. Можно было бы вечером и назад. Да подумал: завтра скотину покормлю с утра и поеду. А утром на трассе уже увидел сгоревшие машины земляков, погибших людей, сам попал под обстрел и кое-как вернулся к дому.

Солдаты противника подошли к нему, сидящему на скамейке у двора. Голубые полосы на форме, сами мощные, выправка не оставляла сомнений - наемники. Запретили выходить из дома, рассказали о своих оккупационных порядках, и потянулись долгие мрачные дни. Солдаты менялись, были и те, кто откровенничал.

- Одни так прямо и сказали: мол, вы нам не нужны, мы идем на Курчатов, - вспоминает Николай Иванович. - Там АЭС. Нам она нужна. Но в основном они и не понимали, что они тут делают. В первые же дни пошли по дворам, и первое, что брали - прицепы. На них же вывозили из пустых домов много чего. И была такая у них привычка: обязательно все нагруженное укрыть ковром. А потом я сломал пятку. И в одну ночь кричал от боли так, что прибежали они: "Дед, плохо дело". Вызвали врача своего, а его нет и нет. А когда пришел, выяснилось, что врач - русский, из-под Новосибирска. И брат его - военный, но на нашей стороне. Спрашиваю: ну как же так, а? А он мне: мол, разные у нас взгляды.

Ни военным ВСУ, ни родным из Украины, ни жителям приграничья - сумского ли, курского ли - переводчик был не нужен. Все говорили по-русски

Эти самые взгляды не раз становились поводом и для разговоров, и для острых конфликтов. Были те, кто говорил, что они вчерашние гражданские люди, и "скоро русские нас отсюда выдавят", но в боевых навыках таких бывших гражданских суджанину сомневаться не пришлось.

- Стоило один раз оставить дома пропуск, - говорит он, - за водой пройти 200 метров, как конвойные, знавшие меня как облупленного, заставили лечь на землю и как давай вокруг меня бить! Не ранили... Пропуск я потом не забывал.

В Сумы Николай Иванович попал, как и все - после прилета. Сбежать из-под конвоя не удалось. Потом всех перевели в церковь, забирали уже оттуда.

- И знаете, ведь никого больше не вывозили после, хотя люди в Судже оставались. Ну и все эти журналисты, возникшие тут же... Они были близко, может, ждали даже. Иначе как по этому бездорожью так быстро приехали? Ну и вот тогда мы и поняли: мы - обменный фонд.

В сумском интернате, где Николаю Ивановичу тоже пришлось поболеть, и в общении уже с сумчанами он слышал многое.

- Некоторые из соседних украинских сел знались с нашими людьми, спрашивали о знакомых: "А где те-то? А как они?" - рассказывает суджанин. - Но все равно: "Вы, рашисты, во всем виноваты". Говорили, что нас тут и бросят, что не нужны мы России. Я не верил. Знал, что нас обязательно заберут домой. Так и вышло. А теперь что? Я не знаю ни про сертификаты, ни про деньги. То все - жена. А я бы теперь всех своих рядом посадил и пусть так бы со мной и были. Чтобы не расставаться...

Пережившие вторжение, оккупацию и невыносимую неизвестность ожидания обмена куряне отмечают: ни украинским военным, ни родным из украинских городов, ни жителям приграничья - сумского ли, курского ли - не требовался переводчик, чтобы поговорить. Так что общий язык, о поиске которого твердит народная мудрость, у нас все же есть. Вот только диалога нет.