В Театре им. Пушкина подняли "Бурю" Шекспира

После премьеры "Бури" в Театре им. Пушкина поискал в сети цитаты со словом "буря". И что вы думаете? Чуть ли не каждая вторая цитата могла бы послужить эпиграфом к новому спектаклю Николая Рощина.

"Под грозные речи небес / Рыдают косматые волны, / А в чаще, презрения полный, / Хохочет над бурею бес" (Иннокентий Анненский). "А на каком языке говорит ветер? Откуда приходит дождь? Из какого народа буря? Какого цвета молния? Где родина грома?" (Рэй Брэдбери). "Буря на море лучше оргии в морге" (Эжен Ионеско).

И поди знай: это законы человеческого воображения работают одинаково в елизаветинской драме, и в декадентской лирике, и в театре абсурда? Или всему виною шекспировская "Буря", создавшая непреложный архетип?

Пьесы Шекспира, именуемые романтическими драмами ("Сон в летнюю ночь", "Цимбелин", "Буря", "Зимняя сказка"), отличаются прихотливостью фантазии, беспечной невнятицей сюжетов и разнузданным вторжением магии. Считается, что эти пьесы построены по законам сновидения (под репликой из "Бури" "Мы сделаны из вещества того же, что наши сны", подписался бы и Фрейд). И поэтому "Бурю" трактовали на театре кто во что горазд.

Впрочем, заглянув в программку (постановка, инсценировка, сценография и видео Николая Рощина, соавтор - драматург Михаил Смирнов, художник по костюмам Екатерина Коптяева, композитор Иван Волков - постоянные его соратники), нетрудно предсказать и стилистику (смесь стимпанка, брутализма и угрюмой северной готики), и эстетику (механический балет людей, вещей и технических примочек, море крови, претворенной в клюквенный сок), и композицию спектакля (сюжетные линии непременно будут ветвиться, как в компьютерной игре).

Зрелище не обманывает ожиданий. Рыцарские латы оборачиваются кастрюлями с мясом, а мумия колдуньи - гальюнною фигурой на носу корабля. Люди непринужденно сожительствуют с колдунами и духами. Дрова и трупы вывозят на квадроцикле с прицепом. Мертвая голова из холодильника бранится и пророчествует с азартом.

Ключевые образы спектакля - зачарованный остров волшебника Просперо и корабль, терпящий крушение. С островом все понятно: недаром же англичане выдумали два "островных" жанра - утопию и робинзонаду. Намеки на них есть и у Шекспира. Один из персонажей проектирует новый золотой век, где люди обращены в первобытное состояние. Еще один важный герой - дикарь-недочеловек Калибан (говорят, на "Бурю" повлияли реляции о колонизации Бермудских островов и туземцах-каннибалах).

Что же до мифологии корабля, то нашему случаю ближе корабль дураков (как у Иеронима Босха и Себастьяна Брандта) либо корабль призраков ("Летучий голландец"), либо корабль мертвецов (нордический Нагльфар). Восходят эти образы к идее переправы на тот свет через реку или море. Пьеса этим мотивом начинается, а спектакль им же и заканчивается.

Об актерских работах говорить нелегко: у Рощина люди и вещи равноправны, а крупные планы на видеоэкранах отвлекают внимание от живой игры. Список действующих лиц решительно сокращен, пожертвовали даже шутом Тринкуло. Но шутовские функции отчасти присваивает капризный дух Ариэль. Александра Урсуляк в этой роли органична и в карнавальных плюмажах из перьев и листьев (нечто вроде сомбреро с выломанной тульей), и в черной сбруе властной госпожи (дама с кнутом из видений хармсовских героев). Ее Ариэль - режиссер внутри режиссуры, и по этой части он решительно затмевает своего господина Просперо (Владимир Майзингер) - вальяжного, твердолобого, но мягкотелого.

Калибан (Александр Матросов) - человечек в подтяжках, с всклокоченной шевелюрой и потухшим взором. Напоминает Урфина Джюса, который еще не обзавелся собственным воинством, но все время пытается его вербовать. Самое интересное, это ему почти удается.

Миранда - дочь Просперо (Елизавета Кононова) - еще один вариант первобытного существа. Живых людей, кроме отца и Калибана, она сроду не видала, и с восхищением знакомится с потерпевшими кораблекрушение злоумышленниками ("О, дивный новый мир", - фраза из ее монолога как раз по этому случаю). Актриса изображает Миранду простыми красками и преуспевает.

Кончается все, как у Шекспира, примирением и всепрощением. Но во втором действии постановщики предлагают еще одну версию - трагифарсовую. А в самой последней сцене мертвецы, отплывающие к неведомым берегам, рассуждают о совести: похоже, она их донимает и на том свете.

Зрелище получилось завораживающее и ... утешительное. Сформулировать его главную идею коротко невозможно, но ровно так же обстоит дело и с шекспировскою пьесой. Рощин обновляет представление о "Буре" как энциклопедии волшебной сказки. Именно отсюда растут корни и "Алисы в Стране чудес", и "Волшебника из страны Оз", и "Трех толстяков" Олеши (где есть оружейник Просперо), и некоторых фантасмагорий Шварца (вроде "Обыкновенного чуда" с его срежиссированной любовью). И даже "Пиратов Карибского моря".