Невесомость - образ, предложенный куратором выставки Ксенией Новохатько, на выставке рифмуется отнюдь не с космосом, а со снами, полетом, любовью. А еще - с дирижаблями, побережьем Черного моря, революцией, детством века, любовью, утренним туманом, размывающим линии домов, крыш, вывески и фигурки прохожих, и авиакатастрофой…
И туман над переулком, и грузовики с восставшими солдатами в 1917 году, и авиакатастрофа были вполне реальными. С революцией школярам, можно сказать, повезло. Придя на занятия в Строгановское училище, они узнали, что занятия отменены и всем можно идти домой. Но осторожнее - на улицах стреляют. После такого предостережения 17-летний Лабас, разумеется, отправился смотреть, что происходит на улицах. И даже вечером зарисовал мчащиеся мимо грузовики с солдатами. Он будет повторять этот мотив десять лет спустя в серии "Октябрь", где ощетинившиеся штыками грузовики, похожие на башни, будут выныривать из ночи. Повезло ему и с крушением самолетика, на котором он отправился из Москвы в Харьков. Пассажиров было всего трое на двух членов экипажа. Самолетик по дороге приземлился то ли в пруд, то ли в речку и мягко ушел под воду. А пассажиры с пилотами выплыли. Обратно лететь решился только Лабас. Как он сказал, ему понравилось чувство полета. На небольшой работе "В авиационной катастрофе", написанной в 1928 году, прелесть свободного полета выражена вполне экспрессионистически. Фигурки людей в сжатом пространстве вытянуты ввысь, перевернуты, словно акробаты, правда, кувыркаются они не под куполом цирка, а в тесной кабине, налетая друг на друга.
И серебристые, похожие на китов дирижабли, и громады цеппелинов с надписью "СССР" на боку тоже среди любимых мотивов раннего Лабаса. Но, похоже, художника волнует не точность деталей окружающего, а внутреннее состояние концентрации в миг между прошлым и будущим.
Это предчувствие бури появится у Лабаса и в мирном пейзаже туманного переулка. "Наш переулок утром", написанный в 1929 году, мало напоминает пейзаж. Скорее - абстракцию. Пространство, созданное только цветом, почти лишено трехмерности. Фигурка прохожего посреди переулка выглядит зависшей между голубоватыми клочьями тумана наверху и серовато-розовой обволакивающей улицей, которая словно и не на земле. Говоря о той работе, Лабас напишет, что ему "хотелось передать рождение еще неизвестного будущего", "чувство затишья перед бурей".
Это размытое пространство, скрытое туманом и облаками, будет появляться и в сериях "Москва", "Октябрь", "На маневрах". Порой это пространство может обретать трехмерность, как на полотне "Поезд идет" того же 1929 года. Нитка железной дороги упирается прямо в горизонт и разворачивается на 180 градусов - с черным носом паровоза, двигающегося на зрителей. Вместо прохожих - люди вдоль дороги, то ли ждущие прибытия поезда, то ли идущие по своим делам. В других случаях, как в акварели "Многолюдный дом" 1927 года, где в освещенных окнах разворачиваются спектакли повседневной жизни, дом с башенкой почти закрывает перспективу, вытягиваясь вверх, до небес.
Но от этих вроде бы оптимистических работ остается ощущение того же "затишья перед бурей". Может быть, поэтому образ невесомости кажется связанным не только с полетом, легкостью, но прежде всего с равновесием между внутренней сосредоточенностью и давлением внешнего мира с его катастрофами и тревогами. Отсюда оптика Лабаса, которая позволяет окружающее пространство представлять "изнутри", словно на скорости.
Оно смазано, подвижно, с неопределенными границами.
Этот взгляд называют романтическим, лирическим. Но возможны и другие параллели. Одна из первых работ на выставке - акварель «Снится сон» 1920-х. На первом плане в уголке – абрис кровати со спящим, а весь лист занимают три огромных окна, в которых жизнь не столько городская, сколько воздушная – с самолетиками, дирижаблем, воздушным шаром над крышами домиков, лесом, гуляющими на площади…
Это сновидение, разумеется, не похоже на эффектные картины жизни подсознания у Дали. Но зато оно перекликается с поисками «проекционистов» 1920-х годов, с экспериментами объединения «Электроорганизм» и группы «Метод». Вдохновлялись их авторы (среди которых был и Лабас) идеями физиков, что энергия является реальностью. Отголосок поисков художественного языка, который мог бы говорить о невидимом текучем мире молний, электрической энергии, радиоволн, формирующем мир человека ХХ века, можно увидеть, например, в сочинской акварели Лабаса 1924 года «Телеграф у моря». И человек, и цветок, и море тут оказываются адресатами телеграфного послания нового века.
Об этих поисках напоминает и пространство выставки, придуманное именитыми театральными художниками Эмилем Капелюшем, Юрием Сучковым и Яной Глушанок. Оно текучее, круглящееся, сценическое по конструкции и киношное по эффектам. Острые полукружья невесомых конструкций в зале похожи на ребра дирижабля. Легкие проекции окружностей то ли башни Шухова, увиденной снизу, то ли радиоволн, размыкающих пространство «здесь и сейчас» в бесконечность планеты, превращают белые стены в экран. Этот «проективный» мир, помещающий реальность между сценой и фильмом, сном и воспоминанием, очень созвучен той невесомости, что стала центральной метафорой на выставке Александра Лабаса. Пусть невесомость эта не космического, а скорее сюрреалистического свойства. Тем интереснее.
Выставка "Невесомость. Александр Лабас о скорости, прогрессе и любви" открыта до 25 мая 2025 года.
Музей "Новый Иерусалим" находится по адресу: Московская область, г. Истра, Ново-Иерусалимская набережная, д. 1.