В полотнах Сурикова, которые можно видеть в Третьяковской галерее, будь то "Утро стрелецкой казни", "Боярыня Морозова" или "Меншиков в Березове", нет ни театрального пафоса романтиков, ни напыщенной важности академических полотен, ни назидательности передвижников.
Бенуа называл Сурикова "поэтом мистического дарования", который "вложил поэзию в каждый башмак и в каждый локон", и сравнивал "неправильности" письма Сурикова с неровным стилем Достоевского. Стасов писал о "хоровом начале" его картин. Одни сравнивали живопись "Боярыни Морозовой" с красочностью полотен Веронезе. Другие говорили о "московите XVII века", перемещенного прихотью судьбы в конец века XIX, или о "визионере", которому открыты картины прошлого. Почти символистскую итоговую формулу предложил в захватывающей книге о Сурикове Михаил Алленов: "не исторический живописец, но живописец Истории".
Как бы то ни было, в минуты роковые именно полотно Сурикова вспоминал Михаил Кузмин: "Декабрь морозит в небе розовом, // Нетопленный мрачнеет дом, // И мы, как Меншиков в Березове, // Читаем Библию и ждем. // И ждем чего? самим известно ли? // Какой спасительной руки? // Уж взбухшиеся пальцы треснули // И развалились башмаки…".
Кажется, что нет ничего естественнее в этих строках Кузмина, чем переход от Меншикова на картине к "нам", от Сурикова - к мыслям о собственной судьбе и о ловушках русской истории. Но много ли полотен, мастерски написанных, исторически точных, безупречных, с точки зрения живописи, декоративно изысканных, рождают это мучительное чувство узнавания и причастности? Не потому, что, скажем, боярыня Феодосья Морозова - из породы здешней, старым обрядом выпестованной, расколом закаленной. Не потому, что каждое лицо на картинах Сурикова знакомо до боли: и смеющегося над опальной боярыней, отправленной на муку, и сочувствующих ей женщин, и нищего, сидящего на снегу.
Каждый раз - и в "Утре стрелецкой казни", и "Боярыне Морозовой", и "Меншикове в Березове" - мы оказываемся свидетелями финала трагедии. Свидетелями поражения, а не победы. Зрителями гибели не отдельного человека - эпохи. Но новая эпоха, идущая на смену, явленная в страшном лике Петра, в радостном зубоскальстве посадского человека над сосланной боярыней, в лице умирающей дочери Меншикова, меньше всего похожа на радостное обещание рассвета. Тусклый свет утра казни подсвечен свечами, как на отпевании. Если персонажи картин оказываются меж жерновов истории в момент, когда она "приоткрывает личико", то зрители - меж актами повторяющейся исторической драмы. Иначе говоря, финал одной трагедии оказывается одновременно прологом новой.
Татьяна Львовна Карпова, заместитель директора Третьяковской галереи по научной работе, рассказывает, как ХХ век открывал Сурикова.
У Павла Михайловича Третьякова было только 9 работ Сурикова. Зато среди них такие шедевры, как "Утро стрелецкой казни", "Меншиков в Березове", "Боярыня Морозова"… Сколько сейчас работ Сурикова в Третьяковской галерее?
Татьяна Карпова: Сейчас в музейной коллекции 120 живописных и 200 графических произведений Сурикова. Зал Сурикова - один из любимых зрителями. Тут всегда много народа. Мы стараемся, чтобы ключевые картины оставались в основной экспозиции, не покидая его ради выставок. Здесь есть и этюды, и портреты мастера.
Юбилейной выставки не будет?
Татьяна Карпова: Нет. Но мы участвуем в выставке Сурикова в Русском музее, который хранит преимущественно поздние работы художника. Картина "Меншиков в Березове" поедет в Русский музей.
Каким образом музею удалось так расширить коллекцию произведений Сурикова?
Татьяна Карпова: Весь ХХ век Третьяковская галерея занималась изучением творчества Сурикова, и собиранием его произведений. Первая его выставка у нас открылась в 1927 году. Следующая - в 1937 году. Сложно представить, что стоило ее организовать. На ней было показано 400 работ мастера. Это была выдающаяся выставка. В 1939 году, когда была подготовлена большая выставка исторической картины, работы Сурикова заняли на ней центральное место, подтвердив, что он исторический живописец номер один в русском искусстве.
В 1966 году Софья Ноевна Гольдштейн, исследовательница искусства Ивана Крамского, Василия Сурикова, Товарищества передвижных художественных выставок, сделала проект, посвященный картине "Боярыня Морозова" и истории ее создания. В зале Третьяковской галереи она воспроизводила атмосферу мастерской Сурикова, где на стенах, обтянутых холстом, висели пришпиленные булавками маленькие этюды. У художника его работы лежали в сундуках, переложенные аккуратно бумагой. А если они ему нужны были для работы, он вынимал эти этюды и прикреплял к большому холсту булавками или гвоздиками. Эту технологию работы подтвердили исследования картины "Боярыня Морозова".
Для чего это было нужно?
Татьяна Карпова: Чтобы вписать этюд в картину, художнику нужно проверить соотношения масштабов, цвета…. Суриков придумал такой вот метод работы. На выставке 1966 года стены зала музея тоже были обтянуты холстом, в котором были прорезаны "окошки". Рамы картин оставались "за кадром".
Были также выставки, посвященные портретам Сурикова, его акварелям, его наследию в частных собраниях. Параллельно шло пополнение музейной коллекции. И, конечно, изучение его произведений. Так, в 1998 году, при подготовке выставки Сурикова Елена Иткина, сотрудница ГИМа, доказала, что в основе композиции "Боярыни Морозовой" - народная старообрядческая "картинка" XVIII века. Там тоже есть сани, и та же поза боярыни с воздетой рукой. Все помнят про яркий визуальный образ вороны на снегу, который послужил "камертоном" картины, задал контрастное решение. А вот выразительный жест, поворот головы, профиль героини появились, видимо, благодаря старинной народной картинке.
Кстати
К 175-летию со дня рождения художника Третьяковская галерея расширила материалы о творчестве Василия Сурикова в онлайн-проекте "Лаврус", "Моя Третьяковка" и подготовила кинопрограмму "День Сурикова в Третьяковской галерее". В субботу, 28 января, в Третьяковской галерее покажут документальные ленты о подготовке выставок Сурикова в ХХ веке и байопик о художнике. Как картины Сурикова повлияли на фильмы Эйзенштейна, расскажет Наум Клейман.