Эдуард Бояков: Верность Михаила Пиотровского своей стране - неоценимый контекст для всех нас

Очень мощные слова прозвучали со страниц "Российской газеты" в интервью с директором Эрмитажа Михаилом Борисовичем Пиотровским. Признаваясь в верности своей стране, в том, что в эти безусловно тяжелые для нее исторические минуты он остается со страной, он создал для нас просто неоценимый контекст.

Фото: Станислав Красильников/ ТАСС

Людям из музейного и театрального сообщества обычно свойственна тяга к фигурам умолчания и ироническим намекам, к созданию ощущения, что мы знаем нечто большее, чем на самом деле знаем. А тут человек с поразительной откровенностью (даже лексической), очень прямо проговаривает то, что нужно сказать.

Прямолинейность в лучшем смысле этого слова.

Особенно важно, что это высказывание прозвучало на фоне очень глубокого и серьезного разговора о европейской культуре и европейских культурных амбициях России. О нашей культурной экспансии. И здесь уже с нами говорит не просто человек высокого гражданского и духовного долга, но руководитель крупнейшего музея мировой культуры и, может быть, самого великолепного музея мира и страны. При всей нашей любви к московским музеям, пальму первенства великого "имперского музея" у Эрмитажа не отнять.

Не претендуя на исчерпанность понимания слова "империя", замечу, что для меня империя ассоциируется не столько с территориальными притязаниями или способностью объединять важными идеями самые разные нации и народы, сколько с очевидной констатацией собственного значимого места в современной истории.

Империя может быть морской и сухопутной, может иметь короткую (хотя, как правило, яркую) и долгую (как просуществовавшая тысячу лет Византия) историю. Но это всегда очень серьезное место в истории.

И Россия последние 300 с лишним лет совершенно очевидно подтверждает этот статус. Даже в самые страшные моменты (в 20 веке это 1918 год, когда российская империя рассыпалась после Брестского мира, и 1991-й, когда свое существование прекратил Советский Союз) внутри России шли яркие и мощные преобразования, и мы во время даже трагических для нас событий, создавали и накапливали энергию для того, чтобы через несколько лет снова поднять голову. И стать тем, чем были всегда. Громадной, мощнейшей сухопутной и морской мировой державой, по праву звавшейся и Третьим Римом, и - в 20 веке - страной, на которую оглядывается весь мир.

Фото: Юрий Белинский/ ТАСС

Но не было бы величия политических событий, не будь у нас русской культуры. И Пиотровский это, как никто, понимает.

Когда он говорит о том, что российский культурный экспорт важнее, чем импорт, это звучит в том числе и как констатация самоценности России, ее цельности и суверенности во всех аспектах.

Истинный суверенитет не предполагает, что в продовольственном отношении мы суверенны, а в военном нет, в политическом - да, а в культурном - увы. Это не суверенитет, а его фрагменты и осколки, как правило, былого величия ( как это мы видим, кстати, во многих европейских культурах).

Этот мост в Париже назван в честь российского императора Александра III. Инициатором строительства был Николай II. Чтобы подчеркнуть по-братски теплые отношения, президент Франции отдает приказ своим архитекторам спроектировать похожий мост через Неву в Петербурге. Питерский мост стал называться Троицким. С 1975 года мост Александра III в Париже охраняется государством как памятник архитектуры и искусства. Разве это может попасть под "культуру отмены"? Фото: Getty Images

Вроде бы никто не склонен оспаривать величие и мировое значение итальянской или французской культуры, но в цивилизационном отношении эти государства сегодня идут в абсолютном фарватере навязанных им всем известных политических стратегий. Но следствием этого фарватера в конце концов становится потеря и культурного суверенитета.

Мы (в Италии, во Франции, в России) вдруг начинаем чувствовать себя культурной колонией. Но это не может так продолжаться.

Поэтому, когда я слышу от директора Эрмитажа, что культурный экспорт важнее, чем импорт, у меня возникает ощущение, что мы сможем избавиться от доминирования у нас той западной культуры, которая, безусловно, влияет на отношение россиян к семье, Родине, к Богу - самым важным и священным вещам. И не лучшим образом влияет, в последнее время формируя для молодежи все более странные модели поведения.

Что касается "культуры отмены", которую объявляет Запад, то, мне кажется, что Запад не может сегодня вместить Россию и вынужден отказываться от нее. "Отменять".

Для кого-то, в том числе и для многих моих коллег, это шок. Но как могло быть иначе, если в течение последних десятилетий Запад упорно шел к разрушению морали, семьи, основ человеческой свободы. Ко всему тому разгулу, что - впервые в истории - ставит под сомнение существование самого человеческого вида. Все-таки даже тоталитарные режимы, ограничивая внешние свободы (выбора, передвижения) не посягали на право человека оставаться человеком, его принадлежности к человеческому роду и виду.

Фото: Александр Демьянчук/ ТАСС

А сейчас человеку на Западе навязывается свобода от собственного пола, от своего биологического статуса, от отношений с родителями, это просто в голове не помещается, и, конечно, не имеет никакого отношения к высокой культуре. К той культуре, которая, собственно, и сделала Европу Европой.

Европа создавалась как христианский культурный проект. И поразительно, что у европейцев сегодня не хватает смелости признать в своей конституции определяющую роль христианства.

Слова "культурный геноцид" стали приходить мне на ум в 90-е годы, когда я, оказавшись в Севастополе, читал указатели русских городов только на украинском и английском. При том, что в городе ни на украинском, ни на английском почти никто не говорил

Наоборот, раздаются голоса, что нужно как-то поменять календарь и отказаться от фразы "от Рождества Христова". И что дальше? Будем считать историю от первого дня заключения гомосексуального брака? Или со дня заключения в 1944 году Бреттон-Вудского финансового соглашения, вытеснившего "золотой стандарт" и навязавшего нам всем доллар?

Они так далеко во всем этом зашли, что, конечно, это не могло не закончиться надрывами, острее всего проявившимися в последние десятилетия.

И все это постепенно приближалось к нашим границам.

Мне еще в 90-е годы стали приходить на ум слова "культурный геноцид", когда я, оказавшись в Севастополе (еще с видимостью Крымской автономии), читал указатели русских городов, написанные только на украинском и английском. При том, что в городе ни на украинском, ни на английском почти никто не говорил…

Эдуард Бояков: Не было бы величия политических событий, не будь у нас сильной культуры. Фото: Сергей Михеев

В Крыму ведь не было англичан. И украинцев, в общем, тоже почти не было - греки, турки, татары, русские были. Но с 90-х годов на наших глазах начались попытки фиксации новой реальности - на уровне вывесок и документов.

Постепенно, но упорно и - надо отдать должное нашим противникам - внятно навязывалась эта новая реальность. Так они "воевали" с русской культурой, с русской цивилизацией.

Нас ослабляли, стараясь исключить присутствие русской культуры и русского языка на территории бывшего Советского Союза. Становилось понятным, что за его разрушением должно было следовать разрушение России.

Президент говорит, что мы оказались самой разделенной нацией в мире. Разделеннее, чем армяне и евреи, пережившие геноцид и другие страшные события своей истории.

Но никто пока не говорил о геноциде в отношении к русской культуре, а он происходил.

Я только что вернулся из Донецка, где страшно стреляют, и из-под Мариуполя. Под Мариуполем был в маленьких городках и селах, тех, что входили в ДНР и тех, что только-только присоединились к "русскому миру". Разница, доложу я вам, огромная.

В поселках ДНР легко найти в школьных библиотеках русскую классику, книги Чингиза Айтматова, Расула Гамзатова, Эдуарда Багрицкого. А в школах, например, поселка Володарское (бывшее Никольское), которые несколько лет назад выиграли президентский грант - уже ничего подобного. Все очень ярко и качественно (наши противники знают толк в боевой семиотике) покрашено в желто-синие цвета, и сквозь стеклянные двери видишь указатели кабинетов английского языка. "Кабинетов русского языка" я не нашел.

Думаю, что это вопрос времени, и русская культура вернется в эти школы, но за последние 8 лет там выросли говорящие по-русски дети, которые не знают, кто такой Пушкин.

Фото: Михаил Метцель/ ТАСС

Про то, кто такие Дягилев, Щукин, Морозов, уж молчу. Какая русская культура с ее невероятными имперскими амбициями, оправданными невероятными достижениями?!

Рахманинов, Шостакович, Стравинский, Прокофьев, Эйзенштейн, Кулешов, даже судя только по великим именам 20 века, мы абсолютная империя, мировая держава, но как же тогда рядом, на нашей границе, выросли дети, которые говорят по-русски, и не знают Пушкина. Я не преувеличиваю, я в качестве эксперимента задавал 8-9-летним детям вопрос, кто из вас знает "Сказку о рыбаке и рыбке", половина класса не поднимала рук. Конечно, можно предъявлять претензии родителям, не рассказавшим им о Пушкине, но надо понимать, что их мамы и папы жили в городе, где воспитательницам детского сада было запрещено разговаривать с детьми на русском. И эти 6-7 летние дети из русскоговорящего города жили в таком чудовищном пространстве. Для меня это пострашнее отмен концертов Чайковского.

И поэтому, когда мы в маленьких городках под Мариуполем импровизированно, в жанре домашнего кукольного театра, рассказывали сказку Пушкина о золотой рыбке, для меня это было, наверное, одно из самых сильных моих театральных переживаний.

Меня не удивляет оголтелая травля, которую попытались устроить Пиотровскому всевозможные кинопродюсеры, галеристы, журналисты и разные бесноватые либералы, даже не буду называть их фамилий, с ними и так все понятно. Чем сильнее и убедительнее высказывание, тем острее они визжат. А высказывание Пиотровского было сделано в такой блестящей форме, что не могло не вызвать этого визга.

Не надо бояться афронтов идеологических противников вроде Антона Долина или Чулпан Хаматовой. Куда больше вреда от тех, кто имеет ровно те же взгляды, но открыто об этом не говорит. Именно такие люди в роли не внешних, а внутренних врагов разрушали Россию.

Не надо спорить с ними, достаточно понимать, как важно и дорого для многих людей в России и на Украине высказывание Пиотровского. Особенно для тех, кто, как я, видел разрушенные дома, театры, библиотеки.

В школе нечаянно заговорил с девчонкой, удивился ее интонации и сказал подошедшей к ней женщине: "Какая у вас серьезная дочь!", а она мне говорит: "Это внучка, ее мама погибла".

И я понимаю, откуда в голосе ребенка жесткость и боль. Эту боль мы все чувствуем, все ею мучимся, и нам всем ее нести. И слезы тут понятны и простительны.

Но слова Пиотровского - очень хорошая нам всем поддержка.

В такие исторические моменты, как спецоперация на Украине, все проявляется.

Время боевых действий, война - это боль, грязь, предательство, мародерство, страшная бесчеловечность, ужас, но - и у Пиотровского этот мотив звучит - это и время невероятной чистоты и подвига. Молодых ребят, годящихся нам в сыновья.

Об этой другой стороне войны всегда знали русские люди. И в Европе об этом знали тоже. Достаточно вспомнить Виктора Франкла, пережившего Дахау и Освенцим, и уже будучи всемирно известным психологом, изобретателем логотерапии, заговорившего о … целебных аспектах войны, как бы страшно это ни звучало.

Война все проявляет, расставляет по своим местам.

Пишу это, думая не о том, что директор Эрмитажа, восхитивший меня яркой и принципиальной позицией, нуждается в моей защите, но о том, что мы все сейчас нуждаемся в каком-то важном единении.

Наша страна, действительно, совершает великие глобальные преобразования. И решается, конечно, не вопрос наших отношений с Украиной, но противостояния с Западом. И цена этого противостояния - наша свобода.

Россия была и будет свободной и вечной. И как бы Европа ни отменяла Россию, нам от этого хуже не будет. Пиотровский прав, в результате мы только острее будем чувствовать себя Европой.

Мы - Европа, это же понимали Бродский, Ахматова. Исайя Берлин, когда он общался с Ахматовой, прекрасно это осознавал.

И я не сомневаюсь, что и сейчас в Европе найдутся силы, которые понимают ценность нашей культуры. И с ними нам еще предстоит очень серьезный диалог.