Поделиться
Название проекта отсылает к знаменитому эссе Ильи Кабакова 1983 года для журнала "А-Я", который издавал Игорь Шелковский в Париже. Краткий этот текст замечателен, в частности, тем, что в нем великий Малевич и другие герои русского авангарда оказываются рядом - в паре слов и в двух шагах - от "большого начальника". В роли последнего - строгий директор интерната, объясняющий непослушным ученикам, что в летний пионерский лагерь возьмут не всех, а только тех, кто "заслужил". Куда должны деться остальные, неизвестно: интернат на лето закрывается на ремонт. Казалось бы, перед нами сюжет в духе скверного анекдота - скорее Хармса, чем Достоевского.
Но в этом "анекдоте" - квинтэссенция поэтики Кабакова-концептуалиста. Создатель идеального мира супрематического искусства великий Казимир оказывается не демиургом, а персонажем, вполне сравнимым с обычным самодуром-директором, каких пруд пруди. Важны не только возвышенные слова о землянитах, переселившихся под небеса иных планет, но механизм властвования, вполне примитивный, обещающий одним - будущее, а другим - "ничто", аннигиляцию прямиком в черный квадрат. Этот-то механизм и высвечивает школьный анекдот. Но, собственно, этим открытием и славен московский концептуализм. Об этом писал и сам художник когда-то: "Оказалось возможным смотреть не туда, куда указывает указующий перст, а повернуть голову и посмотреть на сам этот перст, не идти под музыку, льющуюся из этого рупора, а смотреть и разглядывать сам этот рупор… Короче говоря, все эти грозные, не подлежащие разглядыванию предметы пропаганды, всегда сами неотрывно глядящие на всех, сами почему-то оказались предметами разглядывания".
Надо ли говорить, что за этим сюжетом - давний спор московского концептуализма с русским авангардом? Тот спор "отцов и детей", что нашел блистательное воплощение в драматургии выставки "Утопия и реальность. Эль Лисицкий, Илья и Эмилия Кабаковы", показанной пять лет назад в Государственном Эрмитаже, Мультимедиа Арт Музее (ММАМ), музее Ван Аббе в Нидерландах, в австрийском Музее современного искусства в Граце.
Скверный анекдот, напрямую задающий вопрос о том, есть ли другие пути, кроме утопического "духвзлета" авангарда и прагматического обслуживания власть предержащих соцреалистами, вполне убедительно демонстрирует абсурдность притязаний "начальников" от искусства на "единственно верный путь". Но не менее интересно, что логика повествования одновременно опирается на традицию русской литературы XIX века - от Гоголя до Достоевского, с ее вниманием к судьбе "униженных и оскорбленных". Словом, к судьбе "маленького человека". Этого вечного Акакия Акакиевича никто в будущее брать не собирается - рылом не вышел, да и шинелька дырява. Он, собственно, и в настоящем невидим - все бочком да бочком, чтобы не попасться на глаза начальнику департамента. И вот этого-то скромного персонажа, явно невеликого, затюканного, терпеливого, Илья и Эмилия Кабаковы и вводят в пространство крупнейших музеев мира, будь то Тейт Модерн, Эрмитаж или Третьяковская галерея.
Насколько близок Илье Кабакову этот герой, можно судить по работе "Лабиринт" ("Мамин альбом") (1990), посвященный, как следует из названия, памяти его мамы Берты Солодухиной (1902-1987), разделившей свою жизнь с веком - где были две мировые войны, голод 1921-1922 гг., эвакуация, - и с сыном, которого она вырастила одна. Лабиринт, узкий, как коридор коммунальной квартиры, упирающийся в крохотную клетушку, наполнен звуками старых песен, напетых самим художником, и листками-воспоминаниями, которые в старости по просьбе сына Берта Уриевна пыталась писать.
Если героиню "Лабиринта" зрители не увидят, потому что она уже за пределами круга земного бытия, то персонажи других альбомов и инсталляций норовят спрятаться в укромный уголок, как "В шкафу сидящий Примаков", или улететь в космос - вслед за мечтателями - русскими космистами, как "Человек, который улетел в космос". Пробитый потолок в комнатке, оклеенной обложками журналов с партийными лозунгами, - знак побега и победы. Той самой, что неожиданно рифмуется со стихами Ходасевича: "Перешагни, перескочи, / Перелети, пере- что хочешь - / Но вырвись: камнем из пращи, /Звездой, сорвавшейся в ночи...".
Беглецы и отшельники, персонажи Ильи и Эмилии Кабаковых, кажется, могут легко потеряться в чужих мирах. Сгинуть бесследно, словно не было. Не потому ли так важно для художников представить пространство - целиком, вырезать "куб советского воздуха", чтобы ощутить мир, скрученный, тесный, в который всякий готов вторгаться - хоть сосед, хоть домуправ? Жанр тотальной инсталляции, изобретенной Кабаковым, - разом и картина, втягивающая зрителя в глубь пространства, где размыты границы между зрителем и участником жизни внутри произведения искусства, и макет здания, превращенного во "времянку". Временное жилье не предполагает жизнь на длинную дистанцию, будущее тут не прописано.
Музей же, наоборот, - пространство вечности, в котором "до востребования" зрителями новых веков живет искусство и память о прошлом. Надо ли упоминать, что времянка и музей - вещи несовместные? Но именно этот конфликт и определяет, очевидно, драматургию проекта "В будущее возьмут не всех". Драматургию, в котором восстание маленького человека, обреченного перед лицом вечности, обретает черты античного противостояния року. Выиграть невозможно. Значение имеет лишь мужество держаться до конца.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"