Эрмитаж и журнал "Родина" продолжают совместный проект (ведущий рубрики - кандидат культурологии Виктор Файбисович), в рамках которого мы знакомим читателей с малоизвестными раритетами из запасников главного российского музея.
Операция без наркоза
На нашем листе изображен эпизод знаменитого сражения под Кульмом, завязавшегося на рассвете 17(29) августа 1813 года, когда сводный отряд под командованием прославленного генерал-лейтенанта А.И. Остерман-Толстого вступил в бой со значительно превосходящим его по численности противником: он должен был обеспечить отход основных сил союзников, расстроенных после поражения в битве при Дрездене. В распоряжении Остерман-Толстого находилась относительно свежая 1-я гвардейская пехотная дивизия (полки Л.-гв. Преображенский, Семёновский, Измайловский и Егерский) и несколько обескровленных полков 2-го армейского корпуса. На 14-16 тысяч русских штыков приходилось до 36 тысяч штыков и сабель французского дивизионного генерала Д.-Ж. Вандама...
Русские дрались с героическим самоотвержением. Около 10 часов утра Остерман-Толстой был тяжко ранен осколком ядра.
Н.Н. Муравьев-Карсский, участвовавший в сражении при Кульме девятнадцатилетним прапорщиком, вспоминал:
"Возвратившись к Ермолову, я застал графа Остермана-Толстого только что раненого. Он не свалился с лошади, но отбитая ядром выше локтя рука его болталась. Он был бледен как смерть. Двое из окружавших поддерживали его на седле под мышками".
Эти двое, гренадеры Павловского полка, сняли раненого с коня; к ним подбежало несколько полковых лекарей. Оглядев их, Остерман, по свидетельству его адъютантов в изложении писателя И.И. Лажечникова, "остановил свой взор на одном из них, еще очень молодом человеке, недавно поступившем на службу (это был Кучковский), подозвал его к себе и сказал ему твердым голосом: "Твоя физиономия мне нравится, отрезывай мне руку".
Жерен изобразил Кучковского с пилой; двое лекарей ассистируют ему, придерживая генерала. За спиною Кучковского Жерен поместил нескольких поющих гренадер: во время операции Остерман приказал им петь русскую песню: наркоза в это время еще не знали, и, по-видимому, генерал надеялся, что песельники заглушат его стоны, если боль окажется нестерпимой...
"Для меня Россия - кожа моя"
Подобно ноге Жана-Виктора Моро, ампутированной на поле битвы при Дрездене двумя днями ранее, рука Александра Остерман-Толстого была предана земле много позднее. "Рука эта долго хранилась в спирте, - вспоминал И.И. Лажечников. - Когда я приехал с ним в 1818 году в его Сапожковское имение, село Красное, он куда-то пошел со священником и запретил мне сопровождать его. Впоследствии я узнал от того же священника, что он зарыл руку в фамильном склепе своих дядей, графов Остерманов, в ногах у гробниц их, как дань благодарности за их благодеяния и свидетельство, что он не уронил наследованного от них имени".
Эту руку, по требованию графа, скульптор Самуил Гальберг изобразил отдельно лежащей в прекрасной по исполнению, но весьма экстравагантной по замыслу композиции, запечатлевшей Остерман-Толстого покоящимся в безмятежной позе на поле битвы. Облокотясь на барабан, герой подпирает голову правой рукой, устремив в пространство задумчивый взгляд, словно не замечая отрезанной Кучковским левой своей руки... Впрочем, все это прекрасно вписывается в тот образ самобытного оригинала, который возникает в многочисленных воспоминаниях современников, донесших до нас свидетельства эксцентричных поступков героя Кульма. "К числу причуд его или странностей относилось еще и то, что у него в обеденной зале находились живые орлы и выдрессированные медведи, стоявшие во время стола с алебардами, - рассказывал Д.И.Завалишин. - Рассердившись однажды на чиновничество и дворянство одной губернии, он одел медведей в мундиры той губернии".
Чудачества Остерман-Толстого, несомненно, принадлежали к традиции, заложенной крупными личностями екатерининской эпохи - независимыми и преисполненными чувства собственного достоинства. Но Остерман-Толстой, первую свою награду заслуживший в царствование Екатерины II, а высшей наградой увенчанный в правление Николая I, всецело принадлежал к эпохе Александра с ее культом личной чести, неотделимой от чести России. По сообщению П.А.Вяземского, в 1812 году граф Остерман сказал одному из иностранцев на русской службе: "Для вас Россия мундир ваш: вы его надели и снимете его, когда хотите. Для меня Россия кожа моя".
Кульм без героя
Когда под Кульмом залитого кровью Остерман-Толстого сняли с лошади, он ненадолго потерял сознание. Очнувшись, он увидел над собою залитое слезами лицо склонившегося над ним прусского короля Фридриха Вильгельма III, только что прибывшего на поле битвы. "Это Вы, Ваше Величество, - спросил он короля по-французски. - В безопасности ли император, мой государь?.."
Александра I Остерман-Толстой боготворил. В своем знаменитом доме на Английской набережной, воспетом в "Евгении Онегине", Остерман посвятил его славе особый Белый зал с мраморной статуей императора - изваянием А. Кановы. "Надо сказать, - вспоминал Д.И. Завалишин, - что Остерман в императоре Александре I чтил не только государя, но и полководца, и что Белая зала, где стояла статуя императора, была скорее похожа на храм, чем на комнату".
Безвременную смерть Александра I и выступление декабристов, к числу которых принадлежали два племянника Остермана, граф пережил как личную драму. "Остерман был очень огорчен участью, постигшею его племянников и меня, - вспоминал декабрист И.Д. Завалишин, живший в его доме. - Для старшего племянника, Александра Голицына, он испросил прощение, но для Валериана не мог того добиться, что и было, кажется, причиною неудовольствия, вследствие которого он удалился за границу и не возвращался более, а проживал в Швейцарии, Франции и Италии и странствовал в Сирии и Малой Азии".
Неудовольствия своего Остерман-Толстой не скрывал: он демонстративно не явился на коронацию нового государя. Таких дерзостей Николай Павлович не прощал и не забывал. Однако в 1835 году, когда монархи государств, входивших в антинаполеоновскую коалицию, вознамерились заложить памятник на поле сражения при Кульме, император вынужден был пригласить графа к участию в торжестве. Остерман-Толстой уклонился и от этой чести. Делая хорошую мину при плохой игре, 17 (29) сентября 1835 г. в Теплице близ Кульма император Николай издал велеречивый указ о пожаловании Остерман-Толстого в кавалеры ордена св. Андрея Первозванного; орденские знаки были препровождены герою в Швейцарию.
По словам П.А. Вяземского, при жизни графа пакет с этими знаками оставался нераспечатанным...
P.S. Все материалы заведующего сектором новых поступлений Государственного Эрмитажа, кандидата культурологии иожно прочитать ЗДЕСЬ.