Поделиться
Пьесы Сергея Третьякова ставили Всеволод Мейерхольд и Сергей Эйзенштейн, конструкции декораций разрабатывал Эль Лисицкий. Так, макет декораций и эскизы костюмов для мейерхольдовской постановки по пьесе "Хочу ребенка" можно увидеть на выставке "Эль Лисицкий" в Еврейском музее, а дружеский шарж Кукрыниксов на Третьякова, укрытого афишами так и не выпущенного спектакля, - в ММАМ. Соратник Маяковского, Брехта, Пискатора, автор книги очерков "Люди одного костра" о немецких деятелях культуры, чьи книги сжигались нацистами, Третьяков был арестован в июле 1937 года, а в сентябре расстрелян как японский шпион. Практически весь архив Третьякова исчез. Бертольт Брехт оказался единственным, кто осмелился публично усомниться в приговоре "суда народа" расстрелянному товарищу. "Опасно говорить о тех врагах, которые засели / в судах народа. / Потому что суды следует уважать. / Преступник держит наготове доказательства своей невиновности. / У невиновного часто нет никаких доказательств. / Но неужели в таком положении лучше всего молчать? / А что если он невиновен?". Эти строки Брехта в переводе Бориса Слуцкого - в финале экспозиции, рядом со справкой о реабилитации - почти 20 лет спустя.
Несмотря на то, что в начале 1960 вышли несколько книг Третьякова , имя его известно неизмеримо меньше, чем имена его соратников. "Принципиальный очеркист, "фактовик", разносторонне и широко образованный, Третьяков был рыцарем, пропагандистом факта, документа, газетной информации", - заметит о нем Варлам Шаламов.
Радикальный "лефовец", не признававший психологического театра и отрицавший старое искусство, как и Эйзенштейн и Мейерхольд, Третьяков считал газету - романом нового времени, факт - его основой, а "смерть автора" декларировал задолго до Ролана Барта, выдвинув "артельный" принцип литературной работы. "Де-индивидуализация и де-профессионализация для писателя - вот два пути, идя по которым, можно сломать сопротивление эстетической касты...Книгу может и должна делать литературная артель", - декларировал Третьяков в 1929 году. То есть как раз в год "великого перелома", незадолго до постановления 1932 года о литературно-художественных организациях, выстроивших "вертикаль" управления писателями, художниками.
Иначе говоря, во времена оттепели ангажированный революцией "фактовик"Третьяков воспринимался чуть ли не как политтехнолог, поддерживающий не только идеалы 1917 года, но и "культурной революции" 1929-го, автором которой был Сталин.
Но в реальности, в контексте той консервативной "контрреволюции", Третьяков с его "лефовскими" революционными идеями оказался не просто "лишним человеком" (вполне в духе классики, против которой он воевал), но - в глазах власти - опасным идеалистом. Идеализм его отчетливо понимал, например, Пастернак, который, отметив последовательность и честность Третьякова "в кружке отрицателей [ЛЕФ], формулировал жестко его кредо: "Вместе с Платоном Третьяков предполагал, что искусству нет места в молодом социалистическом государстве". Искусству, где есть авторская позиция.
В своих теоретических статьях Третьяков воспевал "более точные методы фиксации - фотографию, кино, протокол, граммофон...". Не случайно именно Третьякову посвятил статью "Автор как производитель" Вальтер Беньямин.
Похоже, теоретические разработки Третьякова оказались более интересными, чем его литературные тексты. Главный автор театра Пролеткульта, Третьяков оказался не только "прадедушкой" Театра.doc, но и теоретиком политического искусства как сознательного выбора художника, который живет проблемами современности. Именно эту линию политического театра развивал потом Бертольт Брехт.
Как бы то ни было, Третьяков оказался "меж двух огней" - театральным агит-гиньолем ("Слышишь, Москва?", 1923) левого искусства и гиньолем реальности 1930 года, который он так успешно "не замечал" в "длительных фотонаблюдениях", очерках и репортажах.
Лаконичное, как имя файла, название проекта "Третьяков.doc" отсылает и к столь любимой им "литературе факта", и к современному Театру.doc, и к способу повествования, выбранному куратором для экспозиции. Монтажа аттракционов здесь нет, но есть монтаж "фактов", в роли которых - фотографии спектаклей, "Дневник Глумова" как кинодневник (теперь был бы видеоблог), снятый Эйзенштейном для постановки "Мудреца", рисунки Любови Поповой, радиорепортаж Третьякова с первомайской демонстрации 1934 года, книги, театральные афиши, шаржи и тюремные фотографии...
Выставка становится прологом к фестивалю Третьяков.doc, в рамках которого пройдет научная конференция, серия кинопоказов (в декабре) и постановка по пьесе "Хочу ребенка" (в феврале в Центре Мейерхольда). Первое же событие фестиваля - открытие памятного знака "Последний адрес" на доме на Малой Бронной, 21/13, где в 1937-м жил Сергей Третьяков.