Шеваров: "Женской поэзии" нет, если речь идет о подлинной литературе
Мужчине не понять всю сложность дилеммы: сварить суп или дописать стихотворение? Никто не знает, за что тебе предъявят счет на небесах: за не накормленного вовремя ребенка или за оборванные строки?
Впрочем, с небесной точки зрения эта дилемма ложна, ведь и ребенок, и талантливые стихи - от Бога. Дети должны быть накормлены и уснуть под мамину песню, а стихи должны лечь на бумагу. Но как же нелегко дается эта гармония: ночью склоняться над стихами, а днем оставаться нежной женой, заботливой мамой, ласковой бабушкой. "Когда б вы знали, из какого сора // Растут стихи, не ведая стыда..."
Те стихи, что вы сейчас прочитаете, пришли ко мне разными путями. От Сагидаш Зулкарнаевой из села Новопавловка Самарской области я получил письмо: "Образование мое - степь-матушка и школьная десятилетка советского периода, а остальное - в стихах..." Ольга Кортусова из Томска подарила мне свой новый сборник стихов "Ясынька". А стихи Елены Лапшиной я впервые услышал по радио.
Сагидаш Зулкарнаева
Как в чёрной речке нету дна,
Так и в тебе мне нет опоры.
Ты от меня уедешь скоро,
И я останусь вновь одна.
Не оглянувшись ты назад,
Уйдёшь, а я поставлю точку.
И поцелую тихо дочку
В твои прекрасные глаза.
* * *
Божий свет над деревней потух,
Скот не кормлен, и нивы не сжаты.
И от голода даже петух,
Не поёт, а ругается матом.
Перечёркнуты окна в домах,
В небеса - перекошены двери.
Пустотою полны закрома,
А сердца беспросветным безверьем.
Лёд не тает, летает снежок...
Но запахло весною погожей.
Надо б только от края шажок,
Дальше - легче. Дай силы нам,
Боже...
* * *
Канул февраль без остатка
В непроходимостях троп.
Ветер ложится с устатку
На ноздреватый сугроб.
Тихо, не скрипнет телега,
Ночь опустилась на дно.
Белые бабочки снега
Бьются и бьются в окно...
Ольга Кортусова
Ратные подвиги не для меня.
Тыл - борщи и уборка,
носы вытирать, пелёнки менять,
шваброй по полу шоркать.
Но что делать с синью, острой как нож,
входящей под сердце сладко,
с тенью изогнутой точно ложь
на белизне гладкой?
С этим миром, что явлен мне,
и так вот открыт, и ясен,
будто мы от общих корней?
И этого что прекрасней?
Вся его яркая, звонкая смесь,
под тонкой небесной аркой
звучит, как любви великая месть
повседневности жалкой.
* * *
Мной потеряна строка.
Между хлебницей и вазой.
Ключ, что мне наверняка
отворял все двери разом:
в космос, на простор волны,
в густолесье, чистополье.
И досадою саднит
душу. Сколько, сколько, сколько
мной растеряно ключей?!
Кто найдёт их, что откроет?
- Горячо? Погорячей? -
Слово слово ищет, ловит.
Не вернёшь, да что искать
тени тень?
Пора смириться.
Мной упущена строка -
пусть летает и резвится.
* * *
Ромашки обнажённый взгляд
и обнадёжит, и утешит,
и всадником тревогу спешит -
отпустит коней погулять.
Остановись и посмотри
ромашке в ласковые очи,
и ощутишь себя внутри
жилья людского стылой ночью.
А насмотревшись - отвернись,
иди, куда вела дорога.
Слезится дождь за воротник.
Но всё как будто слава Богу.
Елена Лапшина
На даче - лепота: пионы и люпин
толкутся у стола, заглядывая в чашки.
Теплынь, а ты с утра ворчишь,
и ты - любим
до каждой клеточки на клетчатой
рубашке.
Смородиновый чай, кузнечики у ног,
сомлел соседский кот на плиточной
дорожке.
Ты отгоняешь прочь цветочный табунок,
встаёшь из-за стола, отряхивая крошки.
И всё ещё - оса над чашкой голубой;
и всё уже - как есть, и не в чем сомневаться.
И фотку бы в альбом: "Вот это - мы
с тобой"...
Но это - я и ты - в свои невосемнадцать.
И надобно опять - в прозябшее жильё -
отважиться на жизнь с повадкой
постояльца -
в болезни и нужду, в безлюбие твоё, -
чтоб не пускать корней и смерти
не бояться.
* * *
Сотрясается дом грозовыми ударами,
Отражается ужас в оконном зрачке.
Спит малыш. Не проснулся. Держу его
за руку,
И каштанчик зажатый в тугом кулачке,
Нас обоих хранит от вселенского хаоса,
Позволяя и третьего слышать вдали,
И полощется деревце порванным парусом
За стеной, где сражаются туч корабли.
Здесь так тихо внутри оболочки,
пристанища,
А тревоги штурмуют обшивку души.
Мне известно уже то, что жизнь -
она та ещё!
А ему неизвестно - ровнее дыши...
Однажды на рынке купила мама молоденькой козлятины, и дешевой, и сварила суп. А меню всегда было одно и то же: в кастрюле сразу варилось мясо и картошка, получалось одновременно и первое, и второе. Так вот, сели мы за стол. Мама разлила нам суп. Папа первым взял в рот ложку и... несмотря на весь его пиетет к маме, сказал:
- Вы знаете, Мариночка, что-то мне супу не хочется.
Мама выпрямилась.
- Почему не хочется?
- Да так, что-то не хочется...
Ну не хочется, так не хочется. Мур (домашнее имя сына М.И. Цветаевой. - Ред.) хлебнул и сказал, что он тоже, как папа...
Когда я взяла в рот первую ложку, у меня просто глаза на лоб полезли! Это было не то что вкусно или невкусно, это был какой-то неземной вкус, ну, как на планете Нептун, например. Но у меня не было уже никакого выхода - не могла же отказываться еще и я, после того как все отказались. А сама мама суп никогда не ела - не любила и берегла фигуру. И вот я, торопясь, глотала этот невообразимый суп, потому что все ждали второго. И это было настолько невозможно есть, что я даже заплакала. Когда я доела, мама полезла в кастрюлю за мясом и вытащила оттуда нечто такое, что заставило ее даже надеть очки. И мы тоже вперились туда. Она вытащила небольшую, прекрасно отваренную... целлулоидную утку, с которой Мур обычно купался.
"Это я!" - гордо сказал Мур, решивший сделать свой вклад в общий котел.
Ариадна Эфрон. Стихи и устные рассказы.
Москва, Дом-музей Марины Цветаевой, 2012.