Поделиться
"Живем вчетвером, комнатка крохотная... рисуем, сидя на кроватях. Удобства - во дворе, на морозе... мы спим, не снимая пальто и валенок", - вот строки из писем из дневников тех лет. А вот то, что рисовали, сидя на кроватях в башкирской деревне, эвакуированные учащиеся Московской художественной школы: литейные цеха, портреты рабочих, натюрморты с картошкой с колхозных полей, сельские пейзажи. Как в стране, задыхавшейся от войны, удалось сохранить живое искусство? Как умудрялись учиться не только выживать, но и видеть красоту? ИРРИ готовил выставку целый год вместе с Третьяковской галереей и Русским музеем, ГМИИ им. Пушкина, музеем Большого театра, Музеем кино и другими музеями и частными коллекциями. Кураторы обращались к архивам, встречались с художниками и их наследниками, пополняя экспозицию чудом уцелевшими работами и документами.
В эту выставку входишь, как в теплушку, вроде той, что соорудили на входе авторы дизайна "Искусства в эвакуации" Андрей Шелютто, Андрей Васильев и Антон Федоров. Садишься в вагоне на скамью и смотришь на экране, как в такой же вагон в 41-м грузят ящики с картинами Третьяковки, отправляемыми в Сибирь.
Выходишь из теплушки, чтобы увидеть эти картины, читаешь на серой, шинельного цвета стене - подписи к экспонатам оформлены, как ленты телеграмм. "С. Герасимов. Весна. Деревья в цвету". Его же - "Рузаевка". И понимаешь, что такого Герасимова, столпа "сталинского соцреализма", видишь впервые. Импрессионистские цвета и тени, солдаты, дехкане, восточные улицы Самарканда, куда был эвакуирован Суриковский институт, - течение непафосной жизни. Поразительные холсты Фалька, рисунки Сысоева, линогравюры Фаворского. А вот студенческие дипломные работы, о которых Игорь Грабарь пишет из Самарканда в 1942-м: "Я принимаю к защите картины, превосходящие лучшие конкурсные программы, собранные за 150 лет в Музее Академии художеств и казавшихся недосягаемыми...". Каждый из художников переживал войну по-своему. Война меняла все - и темп, и смыслы жизни.
"Вш отзыв о "В и мре" чрезвчйн обрадвл мен: я ведь совсм н бл уверн, понрвтс ли Вм моя опер." - вот так писал Прокофьев Шостаковичу в Куйбышев в 42-м , экономя чернила, бумагу и время, несясь через туркменские степи в Алма-Ату, на ходу "дописывая "Войну и мир". В эвакуации Прокофьев поступил в распоряжение Эйзенштейна, снимавшего "Ивана Грозного" в столице Казахстана, ставшей на ту пору нашим "Голливудом". В те дни на пути к Куйбышеву, куда эвакуировали Большой театр, разбомбили эшелон с костюмами и декорациями. Артисты выходили на сцену в повседневных костюмах и пели, и играли так, что однажды в трагический момент "Ивана Сусанина" (на выставке - эскизы Вильямса к спектаклю) на сцену едва не прорвались зрители, готовые растерзать "захватчиков-поляков".
"Искусство в эвакуации" позволяет представить себе ощущения людей, у которых в подкорке сидело: выходя на улицу, надо идти по той стороне, что менее опасна при бомбежке. Эта память рождала и звучащую на выставке Седьмую симфонию Шостаковича, и акварель "Очередь за хлебом" Соломона Бойма. Война родила редкое по силе искусство. Любовь к жизни - вот что в этом искусстве главное и подлинное.
Зельфира Трегулова, гендиректор Третьяковской галереи:
- Мы видим здесь не пафосные батальные сцены, которые писали во время всех войн, а отражение процессов, что шли в искусстве. Война снимала душу с тормозов, взгляните на работы Фалька, Герасимова: жизнь в невероятном Самарканде под невероятным солнцем, рядом мозаиками, усыпальницами мюридов навела оптику глаз и студентов, и преподавателей на другую резкость.