Поделиться
Казалось бы, на тему ностальгии (неважно, по "золотому веку", "большому стилю" или радикальной Утопии авангардного образца) уже столько всего сказано, что хорошо забытого старого из запыленного ящичка с этикеткой "Аркадия" уже не извлечь. Все давно вытащили, описали и представили на очи публики. Но куратор Сергей Хачатуров за точку опоры взял не картину Пуссена, которая дала название проекту, а гораздо менее известную гравюру Тьеполо, которая выглядит пародийной репликой в диалоге с Пуссеном.
Аркадские пастухи на полотне Пуссена, читая на гробнице эпитафию, не без изумления обнаруживают привет живущим от жившего. Это напоминание о смерти становится одновременно примирением с ней на фоне идиллии гармоничного пейзажа. Меланхолическому "помни о смерти" тут находится противовес - "помни о жизни". Разумеется, идиллической, естественной. Как в Аркадии. Тьеполо вроде бы движется по той же тропинке. Но у него вместо поросшей мхом гробницы - разверзшаяся земля и вздыбленный гроб, в котором сидит шут Пульчинелло. Тихая меланхолия оборачивается гиньолем. Высокая классическая гармония разлетается вдребезги, обещая появление площадной комедии средь гогочущей ярмарочной толпы. Жизнь в Аркадии, конечно, продолжается, но кто бы мог подумать, что вот так - с оскалом скелета и непристойным вторжением шута в вечный покой.
Именно в этой гравюре Тьеполо куратор обнаруживает мотив, созвучный современности. Мотив этот то глуше, то громче звучит в серии рисунков Никиты Алексеева, инсталляции с березками "Московский Парфенон" Николая Овчинникова, "динамическом объекте" Андрея Филиппов ("Политика сдержек и противовесов"), фотографии краснодарской группы ЗИП, живописном триптихе Егора Кошелева и инсталляции Александра Пономарева….
Впрочем, гравюру Тьеполо для выставки, видимо, раздобыть не удалось. Зато в экспозиции есть гравюра Александра Бенуа "Аркадская меланхолия. Шут" по его же рисунку 1900 года. Бенуа, включающийся в "полемику" Тьеполо с Пуссеном, возвращается к романтической версии разрушенной идиллии. У Бенуа на классической гробнице возлежит печальный шут в компании с плачущим амуром. Печаль смерти здесь уравновешена не вечностью природной идиллии, а скорее вечностью искусства и любви. Соответственно, современные художники продолжают связывать "времен распавшуюся нить". Они откликаются на рисунок Бенуа, который продолжал тему Тьеполо, который полемизировал с Пуссеном…
Вообще говоря, сама идея поиска аналогий современной ситуации в искусстве за пределами ХХ века, в мировой кураторской практике довольно распространена. Можно вспомнить, как картины Тинторетто оказались два года назад важнейшими для концепции Венецианской биеннале. У нас к таким сильным ходам прибегают реже. Но дело не только в том, что куратор почувствовал созвучие эпох. Он выстроил экспозицию в зале "Фабрики" как реконструкцию идиллического пространства, к которому с завидным постоянством отсылают гравюры Бенуа, Тьеполо и картина Пуссена.
За идиллический пейзаж Аркадии отвечает серия рисунков Никиты Алексеева, фиксирующего по минутам движение солнца и изменение освещения над благословенным уголком Аркадии-Греции. Надо полагать, вполне туристическим. За memento mori - разноцветные фарфоровые черепа всех цветов радуги в проекте Андрея и Даниила Филипповых. Последовательность этих цветов зашифрована в первых буквах слов, образующих название работы: "Когда Облака Желаний Закрывают Глаза Сияющего Феба". Над этой радужной меланхолической печалью - гротескная растяжка от Виктора Скерсиса. Надо полагать, ему досталась роль Пульчинелло. К классической ясности отсылает "Московский Парфенон" Овчинникова, который заодно символизирует сельскую простоту, плюс идиллию "почвенников". Вместо абстрактного прошлого появляется триптих "Советская Аркадия": здесь печаль Пьеты соединяется с горем Чапая над телом юного героя в буденовке, шекспировский Гамлет - с советским шпионским детективом, а репродукция "Весны" Пластова хранится в чемоданчике мастерового. Наконец, к месту "гробницы" готов проводить охранник, открывающий длинный темный зальчик, в котором живет инсталляция Александра Пономарева.
Где же пастухи? Да полноте, мы, зрители, гуляющие средь развалин идиллии-Аркадии-Утопии, и есть пастухи, которым суждено заглядывать в гробницы, надеясь на встречу с райскими кущами. И кстати, Александр Пономарев эту надежду не разрушает, рисуя картины гармонии, увиденные за иллюминатором судового госпиталя и окном больницы. Проплывающие айсберги и вязь голых ветвей деревьев на фоне неба - те соломинки, воспоминания об Аркадии, за которые мы хватаемся, оказавшись в темноте гробницы. Как, оказывается, мы были счастливы…