Поделиться
Поговаривали, что за заборами располагались бараки с нарами. Но что там было на самом деле, мало кто знал даже из местных журналистов: общение с лесорубами из КНДР не наказывалось, но и не поощрялось партийными властями. Иногда в морозный день на бамовской дороге можно было встретить допотопный советский автобус, сквозь крышу которого была просунута настоящая железная печная труба. Труба дымила вовсю, и это означало, что внутри автобуса топится буржуйка - единственный классовый враг, приносивший пользу корейскому пролетариату.
Но я, собственно, о другом. Нынешний главный редактор "Вечерней Москвы" Александр Иванович Куприянов в ту пору был просто Саней Куприяновым - юным и довольно нахальным журналистом хабаровской молодежной газеты, где работал и ваш покорный слуга. Мы были дружны и профессиональные интересы у нас были одинаковы: мы писали о строительстве БАМа (для тех, кто не знает, - Байкало-Амурской магистрали). И вот, написавшись на эту тему вдоволь, мы решили устроить автопробег по восточному кольцу этой самой магистрали. На "Москвичах". В январе. По бездорожью. Тогда нам казалось, что мы в своем уме. Более того, нам удалось убедить в этом не только будущих участников автопробега - профессиональных водителей, но и наших начальников - партийных и комсомольских чиновников.
Словом, мы поехали. Александр был командиром пробега, а я комиссаром. До Комсомольска-на-Амуре мы добрались вполне успешно, но дальше у нас начались проблемы. Морозы за сорок градусов выдавливали на поверхность узкой снежной дороги воду, она ломала наст и превращала эту тропу в жидкую непроходимую кашу. Однажды ночью в такой каше машины заглохли и встали намертво. Ситуация была аховая и, может быть, оттого в наших головах прояснилось: стало понятно, что до утра, если ничего не предпринять, мы просто замерзнем насмерть в этой ледяной каше на морозе в сорок три градуса. Напомню моим молодым читателям, что ни мобильных, ни тем более спутниковых телефонов тогда не было. У нас с Куприяновым оставался только один выход: идти пешком несколько километров до лагеря северокорейских бойцов-лесорубов и просить у идейных братьев трактор, который бы вытащил наши "Москвичи" на снежную твердь. Точными координатами лагеря идейных братьев мы не располагали, поэтому просто пошли по дороге, предварительно набрав в унты ледяной воды. На морозе унты покрывались коркой и воду больше не пропускали, зато внутри она постепенно согревалась и становилась теплой.
Так мы шли в кромешной тьме несколько долгих километров, пока не набрели на темный забор с колючей проволокой. Обойдя забор по периметру, мы обнаружили ворота, запертые изнутри. Стали стучать, стуча зубами (сорри за тавтологию). Стучали долго. В конце концов ворота открылись и в проеме показалась корейская голова без шапки. Голова, по счастью, принадлежала переводчику, поэтому человек понял нас с первого раза. На некоторое время он исчез (видимо, консультировался с начальством), а потом распахнул ворота и пропустил нас внутрь. Он по аккуратно вычищенной от снега тропинке привел нас к большому бараку. Мы вошли. В бараке располагались двухъярусные деревянные нары и две печки, помещенные в песочницы с песком. Было тепло, даже жарко. Идейные братья уже не спали и сбились в довольно большую кучу вокруг одной из печей. Все уставились на нас с Куприяновым. Допускаю, что увиденное ими производило неслабое впечатление: в инее, с сосульками на носах и шапках, с шарами ледяных наростов на унтах, с безумным блеском в покрасневших от бессонницы глазах мы выглядели существами, незнакомыми с трудами Ким Ир Сена, что для наших лесорубов было идентично частному визиту марсиан.
Подождав, пока сосульки у меня под носом растают, Куприянов взмахнул рукой и хрипло скомандовал: "Давай!" Я снял шапку, громко высморкался в шарф и открыл рот. То, что полилось из этого рта и лилось в течение как минимум пятнадцати минут (с перерывами на перевод), теперь можно было бы смело назвать параноидальным бредом. Выражения типа "великий вождь товарищ Ким Ир Сен" или "и лично товарищ Леонид Ильич Брежнев" были самыми невинными и задушевно-лирическими в моей насквозь идиотской речи. Даже Александр, слышавший к тому времени немало трансляций со съездов и пленумов ЦК КПСС, глядел на меня изумленным взглядом, слегка приоткрыв рот. Закончил я, как и начал, весьма фигуристо, свернув весь этот коммунистический интернационал на немедленное выделение нам, идейным братьям, трактора с трактористом для немедленного же спасения нас, идейных братьев, от неминуемой гибели, которая повлекла бы триумфальное торжество империалистических кругов.
Я закончил. Куприянов не сориентировался и в полной тишине хлопнул в ладоши два раза. Я напряженно вглядывался в эти узкие глаза напротив. Калейдоскопа огней там не обнаруживалось. Александр дал вторую отмашку. Я повторил всю эту хрень заново. Результат оказался тем же.
Что было делать? Первым догадался Куприянов. Все-таки не зря он провел трудное детство в интернате на Нижнем Амуре: естественные человеческие инстинкты, незамутненные идеологическими догмами, еще не умерли в его полнокровном писательском сердце. Он снял с руки часы "Слава" и высоко поднял их над головой. "Это трактористу, - сказал он. - Кто хочет поехать с нами?" Легкий стон прошелся по рядам идейных братьев-лесорубов. Я понял, что он нащупал единственно верную дорогу к душам детей большого Кима и снял с запястья свои часы. Когда Куприянов поднял над головой мешочек с лекарствами, которые мы предусмотрительно захватили с собой на случай мучительной смерти, сидевший с краю проводник идей чучхе поднялся, быстро затолкал в карманы черной рваной телогрейки наши часы, мешочек с лекарствами и решительно направился во двор к стоявшему там трактору. К полудню мы были спасены.
А к вечеру того же дня опять увязли в ледяной каше. Куприянов растолкал меня, мертвецки спавшего на заднем сиденье "Москвича". "Идем толкать", - потребовал он. Умом я понимал, что надо идти толкать. Но все остальное в моем организме ответило ему полным отказом, причем в грубой форме. Он вылез на мороз и с ненавистью хлопнул дверью.
Прошло немало лет. Но всякий раз, когда я думаю о том, почему он может быть главным редактором, а я не могу, вспоминаю этот хлопок дверью на бамовском перевале. Это и по сию пору самый короткий и убедительный ответ на мой вопрос.