В русском театре Эстонии поставили спектакль о погребении врагов
Сделать это будет непросто. Единственный русский театр вынужден обслуживать самые разные запросы русскоязычной диаспоры, прежде всего ее надежды на сохранение языковой культуры и поддержание традиций. Зная, что сегодняшние дети диаспоры порой даже не умеют писать по-русски, не то что ориентироваться в сложных вопросах русской цивилизации и культуры, Гацалов предложил набрать при Вильяндиской академии культуры Тартуского университета актерский курс с расширенными лекциями по русской истории, литературе и театру.
Взяв для разгона трагедию Софокла "Антигона", смешав ее с пьесой Жана Ануя и текстом Брехта, режиссер к финалу предложил собствненную адаптацию греческого сюжета.
Короткое социологическое исследование, проведенное мною в театре и на улицах Таллина, показало, что эстонская публика в русский театр ходит, в то время как русские зрители эстонский театр посещают редко. И дело вовсе не в языке, который русские учат плохо и неохотно. На каждом спектакле как в эстонских, так и в русском театре сидят переводчики, и если хоть один зритель взял наушники, спектакль будут переводить. Дело в предрассудках диаспоры.
Гацалов бросил "на амбразуру" своего коллегу, руководителя Красноярского ТЮЗа Романа Феодори. Тот отправил консервативную диаспору в жестокие тиски современного театра.
Взяв для разгона трагедию Софокла "Антигона", смешав ее с пьесой Жана Ануя и текстом Брехта, он к финалу предложил собственную адаптацию греческого сюжета. Брехтовский принцип откровенной театральности и отстранения, позволяющий актерам рассказывать о том, что они думают о трагедии и собственных персонажах, работает неуклонно, как машина.
История о том, как девочка Антигона решилась похоронить брата-предателя, несмотря на запрет Креонта, превратилась в Таллине в историю о совести, не желающей считаться ни с каким растлевающим "духом времени" или прагматизмом выбора.
В спектакле Феодори золотой век встречается с веком-волкодавом, а между ними актеры рассказывают о своих персонажах, об устройстве их судеб у Ануя и Софокла. Они же сочиняют этюды на темы детства своих персонажей. В этих этюдах в детстве Антигоны в изысканном исполнении Татьяны Космыниной - страшные крики родителей, истошный вой матери, не ведающей любви, и в итоге "воля к смерти". "Детство" Креонта (Илья Нартов символически сближает его с образом Понтия Пилата) разыграно с комической беспредельностью.
Как бы Феодори ни рассказывал, что поставил спектакль о совести, "бессознательное" спектакля говорит о другом: мы не ведаем, какие мотивы ведут нас к героическим и смертоносным поступкам: возможно, это воля к смерти, рожденная из нелюбви.
Но то, что один стал палачом, а другая - жертвой, частный случай человеческой истории. Главное, что Антигона действует по закону совести и любви, а Креонт, одержимый страхом, его нарушает.
Роман Феодори отчаянно соединяет плакатные средства и психоаналитические практики, а к финалу подключает даже эстетику телевизионных reality show ХХI века. Превращая Креонта в политтехнолога и шоумена, он оставляет за Антигоной право умереть, сознавая, что ее трагический жест будет воспринят не больше, чем часть глобального мирового шоу.
И все же она разрывает целлофановые красно-белые ленты запрета, чтобы исполнить закон сердца, прокричать о своем праве любить и хоронить родных.
Отголоски гражданской войны, которая вновь возрождается в российской ментальности, слышны и в русской диаспоре. Днем перед спектаклем я зашла в кафе. "Вы из России?" - с любопытством спросил меня хозяин. "Да, а вы?" - "Я эстонец. Из Таллина. Но мой дедушка русский солдат, Герой Советского Союза". "Вы им гордитесь?" - "Да. Очень!"