Поделиться
Монахиня Софрония (Алексеева), село Ермолино, Ивановская область
Как хочу я луга обнять
и побегать по ним босиком.
Как хочу я тоску унять,
у березки поплакать тайком.
Как охота побыть одному
и умчаться в светлую даль,
а прожитое - ни к чему,
вся история - это печаль...
Кто поймет эти наши печали?
Был Китай, был Афган, Магадан...
Возвратились, но нас не ждали,
наша жизнь - это просто обман.
Эх, славянская ты душа!
Где б дороги меня ни носили,
в сердце только она одна -
дорогая моя Россия!
Леонид Горелый
Дорогой Дмитрий, помогите, пожалуйста. Болен человек, хочется его поддержать...
"Берегите, как зеницу ока, тут завещание", - сказал мне, протягивая листок бумаги в линейку из школьной тетради, Леня, трудник Воскресенского монастыря в селе Ермолино.
"Я, Горелый Леонид Васильевич, после моей смерти все свое имущество: магнитофон "Сони", телевизор, телефон и диски завещаю матушке Софронии. 5. 02. 2013 года".
Вместо печати - угольные отпечатки пальцев. Зимой редко увидишь руки нашего истопника чистыми. Они не отмываются от угля, зато в храме всегда тепло.
"А иконы, - Леня показал на старые репродукции и софринские образа, - пусть останутся здесь, в доме... тому, кто будет жить после меня".
Дом - это маленькая деревенская банька, два на два метра, в которой Леня живет три года. Это второе его жилище в Ермолине. Первый дом сгорел летом 2010 года. Когда опасность миновала, и удалось оградить от пожара пасеку и соседние постройки (почти все насельники монастыря принимали участие в борьбе со стихией), нашлось время шуткам: Леониду придумали новую фамилию - Воистину Горелый.
В акте о сгоревшем имуществе, написанном Горелым по просьбе милиционеров, он указал только "двести грамм карамели и вафельный тортик".
Леонид - из тех, кого называют "человеком трудной судьбы". Многие, хоть краем глаза, время от времени видят этих гонимых бесприютностью людей. Десятки их прошли и перед моими глазами за годы жизни в монастыре. Обычно Христа ради просится в монастырь голодный, нередко и больной, странник. Ради ночлега соглашается на любую работу, его принимают. Однако потом наступают "искушения", и человек уходит, хорошо, если не прихватив чего-нибудь чужого и не оставив горького следа.
Казалось, такая же судьба сложится в монастыре и у Лени. С ним трудно общаться: громко говорит, спорит, не слышит собеседника.
- Почему ты все время кричишь, Леня?
- Так я же сколько служил на море! А потом матросом на промысловом судне был. Там из-за волн ничего не слышно, вот и кричали.
Со временем я привыкла к его манере общения и иногда спокойно замечала: "Мы не на море, Леня".
Как он грустит по морю, живя в ивановской деревне, чувствуется по этим стихам:
Вы дельфины мои черно-белые,
я тоскую по морю и вам!
Вы друзья мои добрые, нежные,
мой привет передайте морям...
Ленины поступки и слова порой несуразны. Бывает, встретив идущего в храм и настраивающегося на молитву человека, скажет ему: "Поцелуйте Яшу-кису". (Яша - это кот, самый красивый и ухоженный в Ермолине. Леня его любит и отдает ему даже свою порцию рыбы с праздничной трапезы).
У меня Леонид спрашивал то пилу, то рубанок, а узнав, что этого нет, возмущался: "Что вы за женщина такая, если у вас даже пилы нет!"
Иногда он подкладывал записки в стихах, чаще шуточные. В один из воскресных дней прошлой зимы мы пришли на службу в довольно холодный храм. Истопник проспал. Леня спокойно воспринял наше возмущение и ушел в свою кочегарку, не говоря ни слова, а через полчаса на клиросе появился листок с четверостишием.
Я вспомнила этот случай сейчас, когда пишу это письмо о Лёне, и, к своему удивлению, нашла листок в кармане куртки. Даже такие маленькие рукописи не горят!
Вы отбейте сто поклонов -
сразу потеплеет,
(но без фальши и уклонов),
душа посветлеет.
Семь зим Леня топил храм, летом перекалывал по десять телег дров и укладывал их в поленницы. Вставал в 4-5 часов утра, весь день работал во славу Божию. Даже болея, не оставлял кочегарку. Казалось, его силы безграничны. Но вот как-то прошлым летом сказал мне, что надо поговорить по серьезному вопросу. Я не удивилась, поскольку привыкла к подобной просьбе: примерно раз в две недели были у нас "серьезные разговоры" по просьбе Леонида. Он приходил в назначенное время и спрашивал: "Конфеты есть?"
В тот день он не просил конфет, он показал на рюкзак в своей всегда чисто выметенной бане и сказал, что там смертное. Мне стало очень больно, и я заплакала. Я поняла, как дорог мне этот человек, как его жизнь связана с моей в общей ермолинской судьбе...
Я невольно считала себя выше Лени: закончила университет, не была осуждена, не гонялась за легким рублем. Но сейчас все акценты сместились...
Последнее время Леня говорит тише и спокойнее, а я думаю: что помогло Лене не только удержаться в монастыре, но и стать человеком, без которого невозможно теперь представить Ермолино? Может быть, помогла молитва старца Власия из Боровского монастыря? Это он благословил Леонида идти к игумену Варлааму. А может, помогла молитва матери? Леня часто о ней рассказывает. Проходя мимо клумб с цветами, за которыми я ухаживаю, спрашивает: "А георгины вы сажаете? Я маме всегда георгины дарил. Она георгины любила".
Когда он вспоминает о том, каким хорошим врачом была мама, какая она была ответственная и трудолюбивая, как они работали вместе в огороде, лицо его становится спокойным и безмятежным. И я вспоминаю слова митрополита Антония Сурожского: "Любовь к Богу начинается с благодарности матери за испеченный пирог".
В отличие от многих людей похожей судьбы, у Леонида было хорошее детство: его любили, заботливо воспитывали. "Мама не дала мне сломаться на зоне", - как-то сказал Леня, не объяснив, как именно. Да я и не спрашивала, видя следствия материнской любви во многих Лёниных поступках и, наверное, в самом главном - он всегда искренно благодарил каждого за малейшее внимание к нему и помощь.
Сейчас Леонид Васильевич Горелый в больнице. Говорит: "Вот бы дожить до Пасхи..." Дай Бог ему встретить Светлое Христово Воскресение.
...Во время пожара ему удалось спасти тетрадь со стихами. Здесь и рифмованная автобиография (он и золотоискателем был, и старателем, и в Магадане трудился, и в Москве успел поработать), и циклы стихов о любви, о море, о маме. Лучшими он считает недавние стихи.
...Но ведь это еще не конец?
Это - жизни иной начало.
И какой меня ждет венец?
Как об этом я знаю мало...
В жизни был я и кротким, и грешным,
Видел в ней я и ад, и рай,
Был смиренным и был мятежным,
А теперь ухожу в дальний край.
Как хотелось бы вновь проснуться,
Завершить, что еще не успел,
И в другом измеренье очнуться.
Может, там доскажу, что хотел.
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru