Поделиться
Он давно болел - но держался. Он сильным был человеком. Сомневающимся, непредсказуемым, хулиганистым, гениальным, обидчивым, всяким, но - сильным. Отдельным от всех - как ни странно это звучит для тех, кто знает, сколько у него и его театра поклонников, обожателей, даже среди коллег.
Месяца полтора назад я говорил с ним по телефону, ему вот-вот должно было исполниться 80. Редко, конечно, но мы общались несколько раз и прежде - по разным поводам. И для меня не было секретом, что интервью он не любит категорически. Но пока говорили, он как-то оттаял, договорились встретиться - но только после юбилея, кому, мол, нужны все эти разговоры "к дате". Юбилеи его вообще пугали: посмеиваясь, он называл их когда-то генеральной репетицией поминок. На славословия хмурился и ворчал, что вскрытие покажет, кто первый, кто пятый, а кто так, мыльный пузырь.
Увы, теперь уже не встретимся. Этот юбилей, 80-летний, стал последним - хотя он его и не праздновал. Больно - это не дежурное слово, действительно, больно. Ну каким еще словом объяснить, насколько он - сам того, наверное, не ведая, или сомневаясь в этом, - был дорог мне, как и многим.
Чем дорог? Слова о том, сколько сделано им для русского театра, опасны тем, что всегда легко соскользнуть к набору пошлостей и штампов. А Фоменко - не этого заслуживает. Главное, думаю, в нем, - у него была Совесть. В том, что он делал, всегда присутствовала Совесть. Необыкновенное свойство - для наших времен.
Многие - оглянитесь или в зеркало посмотритесь - уж привыкли, приучились как-то без этого: на Совести много ли сегодня заработаешь? Рублями немного, наверное. Только любовью, искренностью - а Фоменко это умел.
"В двух словах всего ведь не скажешь, - сказал он по телефону. - Это время нужно, силы. А время сегодня катится куда-то бессовестно…"
В последние годы кто-то из критиков стал вдруг поговаривать: а не устарел ли Фоменко? Сказали и забыли, а он то разъедал себя такими вот мыслями - вполне всерьез, то отшучивался. Он вообще непредсказуем всегда был. Настроения могли меняться молниеносно, озарения могли случаться внезапно - все, как и в его спектаклях, как в его театре. "Можно говорить много, какое Фоменко явление, - заметила тогда же, месяц назад, перед юбилеем, Полина Кутепова, одна из любимых его актрис, - но так никогда не поймешь, что такое Фоменко".
Галина Тюнина рассказывала тогда еще про такую примету: в театре определенно сложилось понимание - надо непременно попасть под громы и молнии Петра Наумовича, это совершенно точно "оздоровительный душ". И Полина вспомнила, как приводила дочку Надю на репетиции, просто, чтобы сидела рядом, в одной с Фоменко атмосфере. Чтобы впитывала - просто из воздуха.
Фоменко, при всей его внешней суровости, не любил нравоучений, сторонился бомондов, гламура, и респектабельность была ему чужда. Одевался чаще в черное, но не заморачивался этим, как и всякими светскими штучками в принципе. Тюнина вспоминала, как однажды, наконец собравшись съездить в отпуск к друзьям на юг, Фоменко не обнаружил подходящих купальных принадлежностей - и весело сказал ей тогда по телефону: "Знаете, Галя, я понял, что последние 10 лет я думал только о содержании и совсем забыл о форме"…
Он вообще умел шутить и хулиганить. Пожалуй что с самого детства. Мог выпить водку по-гусарски, "без рук", мог вдруг, обрушив свои громы и молнии, язык показать…
В годы войны - когда в их квартире на первом этаже стало совсем холодно, они перебрались в мамин кабинет (она работала в райздравотделе) - там, во время бомбежек, он прятался под стол рядом с диваном. И однажды, когда бомба разорвалась совсем рядом, его вместе с диваном выбросило на улицу. По словам Фоменко, после той контузии он и увлекся театром - "нормальный" туда ведь так просто не пойдет.
Из Школы-студии МХАТ в начале 50-х его выгнали. Про те его студенческие годы ходили байки невероятные - ох, что он вытворял! Однажды, например, расставлял на проезжей части возле телеграфа на улице Горького, на нынешней Тверской, в самом центре Москвы, аптечные пузырьки. Движение остановилось - а он стоял и размахивал руками: "Объезжайте, объезжайте! Мы берем пробы воздуха". Милиция, понятно, вмешалась. А потом и однокурсники осудили "Петрушку"… Фоменко пошел в педагогический институт - и там как раз познакомился с Юлием Кимом, Юрием Визбором. Там он стал руководить театральным кружком. В общем, все равно он оказался в ГИТИСе.
С 1961 года он уже пошел по тернистой дорожке режиссера. Менял театры, то сам, то его "уходили". В начале 60-х поставил "Смерть Тарелкина" в Театре им. Маяковского - но спектакля зрители не увидели. А как это можно было показать: черная сцена, какие-то гробы и свечки, беспросветная атмосфера чиновной власти. В Ленинграде - так же не допустили потом в Театре им. Ленсовета его постановку революционной "Мистерии-буфф" Маяковского: там у Фоменко нечистые в поисках Земли обетованной бились о символический "железный занавес", а в раю обнаженные ангелицы прикрывались газетой "Правда"… Он уезжал, возвращался, стал главным режиссером ленинградского Театра комедии, поставил там 13 замечательных спектаклей - и опять уехал, потому что "душно"…
Да нет, он не был "борцом с режимом", в каких бы сложных отношениях с чиновниками ни находился. Он, если и предъявлял счет, то всегда - прежде всего себе самому. "Его отношение к миру и к жизни, - объясняла мне Галина Тюнина, -очень пушкинское: "Зависеть от царя, зависеть от народа - Не все ли нам равно?". Независим от всего, кроме меры и грации, вкуса и профессии. Независим и от успеха, которому не доверяет. Мог сказать по-пушкински: "Хвалу и клевету приемли равнодушно". Мог по-пастернаковски: "Но пораженье от победы ты сам не должен отличать". И по-фоменковски: "Не доверяй ночному мраку в Международный женский день"…
Он, многие помнят, снимал и кино, и телефильмы. Из одного его фильма (с его тогдашней музой Людмилой Арининой) - помните, песня: "На всю оставшуюся жизнь Запомним братство фронтовое, Как завещание святое, На всю оставшуюся жизнь…" Он, кстати, сам ее написал, сам исполнил… На гитаре он, вспоминают, классно играл, и были у него свои, душевные и хулиганские, "песни-коронки"…
В 80-е его пригласили в ГИТИС преподавать - кто знал, что это настолько изменит его судьбу, в которой хватало и мучений, и волнений, и несправедливостей. У него, у Фомы, как стали называть его ученики и поклонники, наконец появился свой дом, в котором поселились его "фоменки". В 1993 году его "Мастерская" стала театром. Тогда же в Театре им. Вахтангова он выпустил "Без вины виноватые" - спектакль, за который Фоменко был обласкан восторгами критиков, коллег и поклонников. Тогда и выяснилось вдруг - ну а кто еще, если не Фоменко - не ключевая фигура в театральной жизни новой России? То есть, фигур много, и самых важных. Но он - фигура ключеная. Хотя… хотя он все равно оставался сам по себе, отдельно от всех, даже от поклонников, готовых задушить в объятиях. В партии не вступал, на митинги не ходил. Он вообще, рассказывали мне актеры, - если толпа идет в одну сторону, всегда пойдет в другую. Не доверял он этим массовым проявлениям… А социальная позиция его, говорили они, - скорее асоциальна, радость бытия - вот его социальная позиция.
Восторгались им то сильнее, то глуше - а он, как был, оставался сам собой. Наедине с собой. Ну разве что еще с любимым Пушкиным, по которому он сделал не один спектакль, снял не один фильм. Жаль, не успел поставить "Бориса Годунова", о котором думал в последние годы. Вот Пушкину он верил. Пушкину, как Совести.
Прощание с режиссером Петром Фоменко состоится в понедельник, 13 августа. Гражданская панихида пройдет с 9.00 утра примерно до 13.00 - на Новой сцене театра "Мастерская Петра Фоменко" (набережная Тараса Шевченко, 29). Похоронят режиссера в этот же день на Ваганьковском кладбище.