Поделиться
У нее синие глаза и стальной характер, она говорит неспешно, с непременным старо-московским "булоШная". И все-таки можно признать "иностранку": она кажется слишком настоящей русской, героиней Чехова, теперь таких нет. Сьюзан Ричардс - стопроцентная англичанка из аристократической семьи, и всю жизнь пишет о России.
Она ездит по России в плацкарте и умеет управляться с ржавыми велосипедами. Она подолгу живет в той провинции, о которой даже не слышал обыкновенный москвич, - но прекрасно знает, как пройти в Столовый переулок. Она варит не мифический "russky bortsch", но настоящий русский суп из всякой всячины. Она произносит слово "мороз" без содрогания. Жительница модного лондонского района Нотинг-Хилл и обитательница большого дома в зеленых холмах Дорсета, кажется, совсем не умеет пугаться "тягот русской жизни". Наверное, все дело в ее безупречном английском воспитании. Это изнеженный французский маркиз мог когда-то ужасаться российскому климату и дорогам. Британский же характер закаляется с детства. Здесь умываются холодной водой; не боятся сквозняков, простуд и дождя; презирают помешанных на домашнем хозяйстве женщин. И еще - отчаянно борются со своей "английскостью". А для этого - без оглядки отправляются в путь, чтобы узнать другие культуры.
Новая книга Ричардс "Lost and Found in Russia" - "Россия: потерять и найти" (IB Tauris 2009) стала бестселлером в Британии. И это при том, что Россия теперь - не слишком-то модная тема в западной литературе. Книга не вписывается ни в какие стандарты-стереотипы: ни разоблачительных исследований о "кровавой революции", ни очерков о "сложностях политической ситуации". Это тихий и глубокий рассказ о людях из русской глубинки, вместе с которыми Ричардс проживает "Эпос каждодневной жизни". Так называлась ее первая книга о России, созданная двадцать лет назад. Со своими странными и обыкновенными героями Ричардс плывет по Волге; пишет письма в закрытый город под названием "Маркс" - и пытается найти ту Россию, которую мы никогда не теряли.
Российская газета: Почему вы стали изучать Россию?
Сьюзан Ричардс: Достоевский виноват. Я читала все великие русские романы - "Войну и мир", "Анну Каренину", "Идиота", "Братьев Карамазовых". Толстой вошел в мою кровь и плоть. Это я сама была Наташей, это я хотела взлететь - оттого что радостно быть молодой; это я была Андреем, Пьером и Левиным; они дали форму и смысл моей нравственной вселенной. А Достоевского я не понимала. Он словно приподнял крышку от ящика Пандоры - с такими страстями и такими мучениями, которые на английском для меня не имели смысла (и не только потому, что переводы были ужасные - холодные и деревянные). Я захотела узнать язык этих одержимых людей.
РГ: Вы любите Россию? Почему?
Ричардс: Люди. Необыкновенные обыкновенные люди. Из-за них и люблю. Те их качества, которые кажутся мне особенно сильными, для меня напрямую связаны с крайностями русской истории. Я столько выучила в России: о дружбе. О благородстве. Об особом даре интимного, сокровенного общения. И продолжаю учить. Секрет России нельзя искать в памятниках, он - в людях.
РГ: За те двадцать лет, что вы знаете Россию, что здесь изменилось? Главное?
Ричардс: Чувство времени. Это то, что я успела полюбить в последние годы советской власти: тогда у людей было время для дружбы. Время говорить и смеяться, готовить еду и петь. Теперь, как и на Западе, люди в России вечно торопятся.
РГ: Кто был вашим учителем русского языка и научил вас старым "вкусным" словам, которые мы сами почти забыли?
Ричардс: Ну, если оставить в стороне мою неправильную грамматику… Мне самой кажется, что это такой склад старых слов, собранных во время чтения - мучительно медленного, со словарем в руке - Пушкина, Толстого, Тургенева, Мандельштама, Маяковского.
Моей первой учительницей русского языка была интеллигентная добрая женщина, госпожа Родзянко. Дедушкой ее мужа был Михаил Родзянко, последний глава дореволюционной Думы. Сам господин Родзянко был православный священник, красивый человек с сияющими глазами. Обреченное очарование этой одаренной семьи я хорошо помню (старые русские эмигранты вообще были очень живой и очень "экзотической" частью нашего мира). Поэтому "русский мир", с которым я познакомилась тогда, лишь по касательной соотносился с "холодной" войной и коммунизмом.
РГ: Кого из авторов, пишущих о России, вы любите?
Ричардс: Из западных авторов? Это было скорее негативное влияние: наследство "холодной" войны. Западные авторы-комментаторы меня многому научили, а именно: как я не хочу писать о России. Конечно, есть прекрасные ученые, занимающиеся Россией: Орландо Файджес, Роберт Сервис, Джеффри Хоскинг. Но я не ученый. И не журналист тоже. Хотя некоторых обозревателей, которые пишут о России, я обожаю - Джона Ллойда из "Файненшнл Таймс" например.
РГ: "Мода на Россию" в западной литературе прошла?
Ричардс: Да, действительно, хотя многие западные ученые изучают современную Россию. Иван Крастев, Андрю Уилсон, Андреас Умланд, потрясающая Алена Лебедева - после многих лет в западном университете она уже наполовину западный автор. Со своей стороны, мне интересно то, что сами русские думают о своей стране. Поэтому я стала редактором сайта Open democracy/Russia.
РГ: Ваша книга - тоже о демократии, в том смысле, что главные ее герои - люди из народа. Это своего рода "оптимистическая трагедия": рассказ о простых людях. Почему вы написали именно о них?
Ричардс: Я написала о простых людях по очень простой причине. Я начала работать над книгой спустя шесть месяцев после августа 1991 года. Коммунистическую партию тогда проклинали, все вокруг катилось под откос, везде был хаос. Я знала, что я - свидетель решающего момента в истории России, но как писать об этом хаосе, я не знала. Никто из людей, живущих в глубинке, ничего не хотел знать о западном человеке, и я, должно быть, казалась им "авангардом" армии западного капитализма.
Но надо мной тогда сжалились; мне предложили кров и дружбу. И я поняла, что страхи и мечты моих новых друзей разделяют многие в стране. Люди знали, что Россия больше не коммунистическая, искали что-то, во что можно было бы поверить. Им нужно было учиться как-то справляться с изменившимися обстоятельствами и при этом сохранить нетронутой свою честность и свою чистоту. И я решила, что лучший способ рассказать о том, что происходит в России, - это написать об этих людях.
РГ: Что было главным в вашей работе: литература, история, журнализм?
Ричардс: Хороший вопрос. В Британии существует уникальная традиция литературы путешествий: Роберт Байрон, Патрик Ли Фермор, Фрейя Старк, Брюс
Чатвин, Дж. Моррис, Колин Тюброн… Писатели путешествуют по чужим землям и описывают их культуру, историю, случайные встречи с людьми; в рамках этой традиции много отличной прозы. Кто-то может назвать и меня "писателем-путешественником". Но я себя не соотношу с этими авторами: я живу вместе с моими героями. То, что я пишу, - это не литература, хотя изначальные влияния были именно литературными.
РГ: Ваша первая книга называлась "Эпос каждодневной жизни". Новая книга могла бы считаться "эпосом"?
Ричардс: Увы, мы живем совсем не в эпическое время. Но те черты, которые я люблю в своих русских героях, они, конечно, эпические. Поиск смысла. Борьба за собственную честность. Преодоление обстоятельств.
РГ:У вас был соблазн такого "этнографического дневника": жанра путевых заметок о России, который полон устоявшихся стереотипов со времен маркиза де Кюстена?
Ричардс: Да. Борюсь со стереотипами постоянно. Это настоящая битва.
РГ:Орландо Файджес определяет Россию через термин психотерапии: "пост-травматическое общество". Это значит для него, что реальную историю мы все время подменяем успокоительными иллюзиями, причем эти иллюзии не совпадают у разных поколений и страт. Вы с ним согласны?
Ричардс: Да, это удачная фраза. Понятно, что у России есть трудности с перевариванием своего прошлого. Но что нельзя простить- что разрушается работа таких организаций, как "Мемориал", который существует, чтобы спасти память о людях.
РГ:Почему ваша книга вышла и стала известной именно сейчас? Политические причины играли какую-то роль?
Ричардс: Я смогла закончить свою книгу, когда в России пришел к власти Владимир Путин и установилось новое видение "суверенной демократии" в стране. Но есть и другая причина - она связана с экономикой. Я долго не могла найти издателя для книги: на Западе были хорошие времена, и все хотели историй со счастливым концом. То, что случилось с Россией после распада СССР, было трудно и больно. Я думаю, люди на Западе просто не желали всего этого знать; к тому же то, что я описывала, с их стереотипами не совпадало. Религия и духовность - это темы, к которым возвращает моя книга, а они не слишком-то модны во времена экономического бума. Теперь "дух времени" на Западе иной. Люди начали опять думать о своей жизни в целом.
РГ: Что, на ваш взгляд, коренным образом отличает сознание русского и западного человека?
Ричардс: Разное отношение к памяти. В начале девяностых я много раз была в Саратовской области. Спрашивала людей про историю их края. В ответ- недомолвки, запутанные частные истории, но главное - молчание. Был обычай не разговаривать с иностранцами. Была еще надежда у этих людей, что если они будут молчать, ужас прошлого умрет вместе с ними. Но когда я смотрела на их детей, мне казалось, что этот яд молчания, незнания о прошлом просачивается в них. Снова и снова это молчание создает барьер между культурами, между моим западным опытом и теми людьми из глубинки, с которыми я пыталась общаться.
РГ: В одной из западных рецензий на вашу книгу было сказано: "Ричардс действительно права, и русские более подготовлены к тому, чтобы выжить, чем мы". Что имелось в виду?
Ричардс: На Западе все увеличивается страх глобальных проблем: роста человеческой популяции; ущерба, причиненного экологии нашей индустриальной моделью... Аналитики, журналисты - все пишут об этом каждый день. Но наши политики и бизнесмены парализованы масштабом возможной катастрофы. Мы очень остро ощущаем сейчас, что наш маленький вклад в решение этих проблем совершенно несопоставим с размером бед. Запад, победивший в "холодной войне", сейчас осознает тот факт, что модель постоянного экономического роста неустойчива. Будущее наших внуков тревожно и совершенно непредсказуемо. При этом с пятидесятых годов у нас быстро растет уровень жизни - и мы потеряли обыкновенные жизненные навыки. Кто сейчас умеет выращивать овощи или свернуть шею курице?
РГ: Ваши исследования "паранормальных феноменов" в России особенно воодушевили западную критику. С чем, по-вашему, связан новый виток популярности в России пророчиц и целителей - от Кашпировского до сибирской Анастасии?
Ричардс: Я не смотрю последнее время русское телевидение, но Кашпировский и Вольф Мессинг на экране - это разумно с точки зрения коммерческой дирекции: зима, долгие вечера, доступное развлечение. Но уточню сразу: я не думаю, что старомодный шоумен Кашпировский или Вольф Мессинг, о котором даже сняли ТВ-сериал, - явления того же порядка, что и героиня "Звенящих кедров". Космология, изложенная в маленьких книжицах об Анастасии, захватывает зовом "назад к природе" - и стремлением уйти от контроля общества над человеком, как и многие традиционные сектантские движения в русской истории.
Но сказать, что это возрожденное стремление к духовному, к природному, к космологическому - исключительно русское явление, я не могу. В двадцатом веке Россия шла отличной от Запада дорогой. Но коммунизм и капитализм - это ведь только разные способы индустриализации. И они оба оставляют людей наедине с одинаковыми проблемами - с отсутствием духовных корней и нравственных ориентиров. Поэтому так возрастает роль религии в мире - нон-конформистских церквей в Америке, ислама. И если уж говорить о возрождении духовного движения в России, то прежде всего о возрождении православной церкви.