Поделиться
В Париже в театре Бобиньи в зале Олега Ефремова проходят гастроли Санкт-Петербургского Малого драматического театра Льва Додина.
В день их начала руководителю французского театра - культурного центра Бобиньи Патрику Сомье, на месяц отдавшему свою сцену петербуржцам, исполнилось 60 лет. В театре шутили: ни один русский олигарх себе такого позволить не может, а Патрику Сомье это удалось - выписал-таки себе на юбилей Додина. И подарок получился действительно роскошный - хоть по французским, хоть по российским театральным меркам: месяц гастролей (возможным такое стало благодаря поддержке Фонда Михаила Прохорова, министерства культуры РФ и Центра Бобиньи), семь названий спектаклей Малого драматического театра, плюс открытый урок Льва Додина и его актеров. "Братья и сестры", "Звезды на утреннем небе", "Бесы", "Пьеса без названия", "Чевенгур", "Жизнь и судьба", "Дядя Ваня"… Почти половина репертуара Малого драматического театра оказалась в Париже. Последний раз зарубежно-гастрольный прецедент такого размаха состоялся в начале прошлого века - когда артисты Московского Художественного театра времен Станиславского и Немировича-Данченко отправились в театральное турне по европейским столицам…
Под именем Олега Ефремова
Тем обстоятельством, что влюбиться в спектакли Додина можно раз и навсегда, причем с первого взгляда, уже никого не удивишь. Но для того, чтобы это случилось, нужно было сначала еще встретиться. "Один раз Патрик Сомье видел мой спектакль в Америке, - рассказывал Лев Додин. - Другой раз приехал опять смотреть "Gaudeamus" в Ленинград. Я лежал с больным позвоночником дома. Он мне позвонил, и через переводчика рассказал о своих впечатлениях о спектакле, и о том, что его надо привезти во Францию. А к "Гаудеамусу" тогда наши критики относились весьма неодобрительно. Для меня его признания были шоком с налетом абсолютно неожиданных впечатлений, реакций и планов. Но как-то я себя почувствовал немножко лучше после этого"... "Точных подробностей я не помню, - признавался Патрик Сомье. - У меня такое ощущение, что Льва Додина я знал всегда. Его режиссура меня сразу восхитила. Я вдруг почувствовал себя в одной фазе с этим театром". Театральная же легенда гласит: однажды, собираясь в Санкт-Петербург из Москвы, Патрик Сомье, который был знаком с Олегом Ефремовым и часто бывал во МХАТе, спросил Анастасию Вертинскую: что в Петербурге нужно посмотреть. "Театр Додина, - последовал совет. - Я его не видела, но говорят, это что-то потрясающее". Патрик Сомье советом воспользовался, в театр, к счастью, попал, и потом позвонил за полночь Льву Абрамовичу. А дальше история развивалась стремительно. Приехав домой в Париж, Патрик Сомье обзвонил всех своих знакомых театральных продюсеров и привез посмотреть на русское чудо в Питер в Малый драматический десант из человек пятнадцати театральных директоров и продюсеров разных стран. А дальше - Европа приобрела театр Додина, а мы его чуть было не потеряли. МДТ стал самым гастролирующим российским театром, и в желающих заполучить его не было отбоя: магия режиссуры Додина действовала безотлагательно. Судите сами: Япония, Голландия, Дания, Норвегия, Канада, Чехословакия, Польша, Германия, Венгрия, Италия, Швейцария, Англия, Испания, Франция, Португалия, США, Австрия, Бразилия, Бельгия, Ирландия, Греция, Новая Зеландия, Корея, Румыния, - далее везде... Тут впору не театроведение разводить, а географией и страноведением заниматься - по списку гастролей МДТ их очень хорошо изучать…
Пьеса без названия
В этот приезд во Францию (семнадцатый по счету) "Пьесу без названия" Чехова (как, впрочем, и все свои спектакли) Малый драматический театр играл в Центре Бобиньи в зале Олега Ефремова - имя русского режиссера Большой сцене присвоил Патрик Сомье в 2000 году, вернувшись в Париж из Москвы с похорон художественного руководителя МХАТа...
Места в Центре Бобиньи указываются под номерами, ряды - под буквами. Уже за пятнадцать минуту до начала спектакля в зрительном зале - ни одной вакантной буквы, ни одной зияющей пустотой цифры. Сижу, наблюдаю, как солидные дамы, чтобы пробраться к своим местам, шагают прямо через ряды - в проходах толпа стоит стеной… "Спектакль - это побочный продукт нашей жизнедеятельности, который помогает душе проснуться", - вспоминаю слова Додина. И далее его же - про воспитание чувств, про общую душу спектакля, про то, как важно понять и как можно больше полюбить друг друга… Оживление до начала вокруг царит такое, как будто все пришли смотреть французскую комедию, в которой каждую восьмую минуту кто-то налетает на фонарный столб… Казалось бы, что им до нашего Платонова и его мучительной изматывающей эволюции от коронного наносного "жить хорошо, но очень скучно" до предельно искреннего "жить хочу!", прорвавшегося как раз тогда, когда пришла идея покончить со скукой раз и навсегда и вскрыть себе вены… И что им до влюбленных в Платонова женщин, когда сам принцип отношений мужчины и женщины здесь оказывается перевернутым с ног на голову: если для французов новый роман - начало приятного романтического приключения, то для чеховского персонажа новая женщина - это новая проблема, головная боль и, в конечном итоге, - новая неминуемая трагедия, если не настоящая беда…
Но вот Платонов начнет допытываться у Софи: "Где ваша чистая душа?" - и красивые светлые лица рядом сидящих французов вытягиваются. А когда Ирина Тычинина - Софи, разнервничавшись по роли, начнет пудрить лицо так, как будто в следующей сцене ей предстоит играть Пьеро, - правила нашей игры принимаются окончательно.
Вячеслав Полунин, работая в другом жанре, но с той же взыскательной французской публикой, сетовал: внимание французов долго держать невозможно - они все время отвлекаются, даже если им нравится. Им, как детям, каждые пять минут надо выдавать трюк, который их увлечет, все время колоть в разные точки, пытаясь понять, что им нужно, чтобы они начали с тобой общаться. Иначе во Франции огорошат: ну и что, что ты приехал? Мы накушались, иди, там посиди... Ни о каких "спецманках" в додинских спектаклях и речи не может идти: четыре часа плотного, напряженного, интеллектуального действа не предполагали ни секунды игры со зрителем в поддавки и какого-либо заигрывания с публикой. И несколько первых тактов реакция в зале шла - как будто наши душевные терзания и извечные недосказанности - это что-то из жизни марсиан; а страдающие чеховские герои, должно быть, - просто инопланетяне. Молодежь шепотом обсуждала блестящую физическую форму русских актеров, которым по воле Додина приходится то нырять в воду вниз головой, то буквально лезть на стену (как Игорю Черневичу - Осипу, жаждущему сорвать поцелуй Войницевой - Татьяны Шестаковой). Кто постарше - сосредоточенно читал субтитры. Но пройдет совсем немного времени, и среда обитания чеховских персонажей вовлечет в себя всех без исключения; Чехов станет понятен и без перевода, и в зале все от мала до велика, кажется, забудут, как дышать. Ноу-хау Додина не даст осечку: "Нам часто кажется, что мы возим туда "Братьев и сестер", "Жизнь и судьбу", "Пьесу без названия" или "Дядю Ваню" для того, чтобы они размышляли о судьбах русской души и русского национального характера, - рассказывал Лев Абрамович в интервью "РГ". - Конечно, кто-то об этом думает - из склонных об этом думать. Но вообще люди в массе своей смотрят спектакль о себе. И сострадая героям, они сострадают себе. Ведь в любой другой, даже, на первый взгляд, самой благополучной стране, все равно человеку живется очень трудно и с самим собой, и с другими, и с обществом… Нас любят спрашивать: да что там иностранцы понимают, скажем, в "Братьях и сестрах"? Но мы даже не представляем, насколько наши чувства сродни чувствам всех остальных. Мы воспитаны на ужасающем представлении о своей уникальности. Хорошей, плохой - не важно, но на самом-то деле мы гораздо более похожи на всех остальных, чем это представляется… После многочисленных гастролей мы перестали воспринимать себя как "мы и они". Мы часто ощущаем себя другими, жутко не хотим верить, что это далеко не так, и всячески холим и нежим эту свою "инаковость". Но, общаясь с людьми, понимаешь, что они такие же, у них те же проблемы, что никто не чувствует себя счастливым и удовлетворенным, и когда им говорят: ой, вы так хорошо живете, они не понимают, о чем идет речь. По большому счету вообще никто не считает, что он хорошо живет…"
И вот уже Платонов из непонятного чужака становится для французов родным. А по замкнутому кругу начнут выплетаться такие любовные сети, что следишь за тем: кто, когда, кого да почему, - словно за футбольным матчем. И страсти на сцене накалятся до такой степени, что, кажется, еще чуть - и вода в бассейне закипит. Прививка Чехова удалась.
В усадебной купальне
...В "Пьесе без названия" ложем любви становится бассейн. Почему Платонов? Потому что "Платонов болит у всех. Кроме тех, у кого ничего не болит", - объяснял Додин. Почему "Пьеса без названия"? Потому что "жизнь - это тоже пьеса без названия. Попробуй назвать жизнь, да еще до тех пор, пока она не кончилась…" Почему теперь - "не сделаешь сейчас, не сделаешь никогда. К тому же набралась компания, которая может не просто сыграть, а прожить. Мы все из одной чеховской яйцеклетки выросли"…
Пронзительный, пробирающий до костей Чехов - это додинская пьеса без названия, та чеховская жизнь, которую в начале ХХI века и не мечтали увидеть, - чтобы воссоздать и передать ее, жить надо, кажется, в заповеднике. По западному эффектно выстроенное зрелище с оркестром, иллюминацией, огоньками на воде и завораживающим фейерверком - это та же жизнь, та же пьеса Додина, которая не отпускает ни на минуту. И сопровождается то кульбитными надрывами души, то отчаянными трюковыми прыжками в воду… Эклектика русского и западного театра здесь не вызывающая. О ней вскоре забываешь, наблюдая, как всплески воды сглаживают вечный разрыв между идеалом и судьбой, и как терзает человека этот конфликт на суше.
Вода была выбрана средой чеховских персонажей не случайно. И бассейн возведен на сцене не с целью пооригинальничать. (Сценография, и я бы даже назвала это сценописью Алексея Порай-Кошица - предмет отдельного обсуждения и изучения). В воде родилась жизнь, в воде у Платонова она и закончилась. Недоласканные на земле, люди находят успокоение в стихии, помогающей при поцелуях и противящейся насилию. Попробуйте, например, продраться, стоя по горло в воде. У Додина в воде любят и соблазняют. Тушат в ней обиды и оскорбления, но больше - любят.
А любят Платонова по Додину четверо. Во-первых, жена - Саша (Мария Никифорова) - по-домашнему надежно. Далее - Софи (Ирина Тычинина) - безрассудно завязывая любовь во спасение, которое оборачивается гибелью. Генеральша Анна Петровна Войницева (всегда блистательная Татьяна Шестакова) устраивает душевный стриптиз и добивается Платонова для полного набора молодой вдовы с маниакальной настойчивостью коллекционера, готового все положить, чтобы поиметь приглянувшуюся вещицу. Последняя в списке - девица Грекова (Елена Калинина) - натянутая, как струна, любит с экзальтацией. Все вместе - с отчаянием. Четыре типа женщин, четыре природы любви. "Я до сих пор не верю, что Чехов написал такое в восемнадцать лет, - признавался Додин. - Хотя только в восемнадцать и можно что-то сказать про женщин. Потом частные наблюдения забивают общий взгляд".
Что же Платонов (Сергей Курышев - один из несомненных лидеров мужской части додинской труппы и любимый актер режиссера и публики)? Тупая боль обнаженного нерва во плоти Давида. Верит, что идеалы существуют, но силами сделать хоть шаг в их сторону не обладает. Знает, что поражен страшной болезнью - тоской по чистому, лучшему, но спасителей не признает. Да и какие это спасители - так, помучают, и сами заразятся. В слова "еду к новой жизни, завтра я - страсть какой новый человек" вкладывается столько сарказма, что понимаешь: так ерничать может только безнадежно больной. Его под конец просто трясет от женщин, а тех, в свою очередь, колотит от Платонова - болезнь-то одна и та же, хоть и формы разные. Самая простая - слезы Грековой, она вообще, можно сказать, отделалась легким испугом. Самая тяжелая - истерика на полу до припадка - у Софьи. Ужасающая сцена. Мучительный разлад с действительностью.
Принцип диффузии молекул доброго и злого к финалу не срабатывает. Слишком много оказывается в одном бассейне пораженных Платоновым. А он попадается в ловко расставленные любовные сети. Только уже мертвым. Праздничного фейерверка из второго акта не будет. Вместо него идет проливной дождь, отгораживающей стеной воды актеров от зрителей, будто обеззараживая пространство. Дождь, смывающий кровь и грязь, отпечатки преступления и миражные следы неуловимого счастья. Как очищение от одних пустых метаний для новых - столь же бесплодных…
Без хрусталя и позолоты
В России сейчас роль театрального критика скромна и, в общем-то, безобидна. Максимум, что способны сделать его гневные или восторженные выпады - ну испортить настроение, ну или поднять его авторам спектакля и исполнителям, - на кассовые сборы его мнение ни коим образом не влияет. Другое дело - Франция. Там критик - мировой судья, от чьего приговора зависит вся послепремьерная судьба постановки или дальнейший исход гастролей. Пресса на додинские спектакли была вся без исключений позитивная и сошлась в одном заключении: приезд Петербургского Малого драматического театра в Париж - событие выдающееся и уникальное, и смотреть и пересматривать спектакли Додина нужно обязательно. Рецензии вышли настолько комплиментарные, что если я скажу, что французские газеты захлебывалась от восторгов, ничуть не сгущу краски: "ослепительные спектакли Льва Додина, одного из величайших европейских мэтров театра" ("Le Figaro"), - это еще не самый лестный эпитет, которым наградили Додина и его творения. И отнюдь не избранно-восторженный, а просто написанный по горячим следам. А когда после первого спектакля "Пьесы без названия" вышла рецензия в "Le Monde", я рисковала просто не добраться до своего места в партере: заняты были все ступеньки между рядами. От пола до потолка. Ситуация была - когда разве что на люстрах не висели, и то, скорее всего, только потому, что в Центре Бобиньи другой принцип освещения зрительного зала: без хрусталя и позолоты. Поражало следующее: в 12 часов ночи накануне закончился спектакль. Уже в семь утра на сайте газеты "Le Monde" появилась подробная и обстоятельная статья, почему слышать Чехова по-русски на спектакле Додина - ни с чем не сравнимое счастье, и почему никогда нельзя терять веру в театр... В полдень Сергей Курышев проснулся в Париже знаменитым - его портреты в роли Платонова с самыми комплиментарными словами украшали центровики газетных полос... Газетное и "сарафанное" радио сработало безотказно: печатному слову в Париже безоговорочно верят, поэтому в театре, и до рецензий набитому "под завязку", после высокой оценки критики стало тесно, как в метро в час пик. А от оваций, которыми наградили русских актеров на поклонах, - жарко, как на экваторе: я давно уже не видела, чтобы зал буквально взвыл от восторга при появлении главного героя и, стоя, двадцать минут не отпускал никого со сцены. По глазам зрителей, по тому коллективному биополю, которое исходило из зала, было видно, что Чехова в Париже не только приняли, но и поняли. Конечно, каждый по своему, но ведь у каждого - свой Чехов. Как теперь - и свой Додин…
P.S. Искупать в любви Додина сложно. Напугать громовыми овациями тоже, - ведь то, что для других театров - счастливое исключение, для МДТ - норма: к фантастическим триумфам там, кажется, уже привыкли, как к чему-то должному и само собой разумеющемуся.
…После второго спектакля "Пьесы без названия" Лев Додин на поклоны не вышел. Как и Олег Ефремов, в зале чьего имени играли Чехова, Лев Додин совсем не тот человек, который ждет аплодисментов и наград. Купаться в овациях - не его профессия. Но так уж исторически складывается, что он их всегда получает. Без всяких скидок на разницу культур и трудности перевода.