Поделиться
Одна из самых интригующих премьер сезона прошла на сцене Мариинского театра - опера seria Моцарта "Идоменей, царь Критский".
Это партитура, которую ценил сам Моцарт и которая практически не ставилась на отечественной сцене. Ввести в круг ее проблематики, актуальной не только в XVIII веке, пригласили постановочную группу из Австрии - режиссера Михаэля Штурмингера, художников Ренате Мартин и Андреаса Донхаузера, видеографика Фрица Фицке и художника по свету Курта Шене. Музыкальным руководителем постановки выступил Валерий Гергиев.
Активное возвращение оперы seria на мировую сцену не выглядит сегодня эстетической случайностью, а является, во-первых, последовательным итогом многолетнего труда аутентистов, сформировавших интерес современного театра к старым оперным жанрам, а во-вторых, связано с потребностью публики в гуманистическом искусстве, в масштабных героях и обобщениях. И именно эту среду театру дает опера seria, природой своей связанная с мифом, эпосом, миром рацио и просветительским гуманизмом. Нет сомнения, что формула "музейной" оперы seria не исчерпала еще себя на сцене, как несомненно и то, что отклик у современной публики находят в первую очередь интерпретации, разворачивающие старые либретто в русло актуальных проблем.
Михаэль Штурмингер, постановщик мариинского "Идоменея", сразу провел эстетическую межу, оставив за чертой спектакля исходную античную подоплеку оперы. Все, что связывает персонажей его спектакля с критскими героями мифа и царем Идоменеем, прошедшим Троянскую войну, - это текст либретто, бегущий над сценой электронной строкой. Остальное - хорошо знакомая, освещаемая СМИ реальность: беженцы, люди в камуфляже, автоматы. Неудивительно, что в этом контексте даже слова либретто "Европа вооружила Грецию и Азию" считываются буквально, вне мифологического смысла.
Само зрелище на сцене выглядит довольно лаконично, если не сказать - скудно: несколько колонн, два уровня по вертикали и несколько деталей антуража в виде диванов-стульев. Доминирующий цвет - депрессивно серый и коричневый: это мир, каков он есть. Тоска охватывает от того, каким бы он мог быть - хотя бы на сцене. Но крайностей Штурмингер в спектакле все-таки избегает (подобных скандальной постановке Ханса Нойенфельса в Берлине, где в одной из сцен "Идоменея" выставлялись отрубленные головы лидеров мировых религий). У мариинского "Идоменея" умеренный концепт: его герой, вернувшийся с войны, никак не может избавиться от власти военного прошлого. И сына своего Идаманта тоже посылает на "бойню". Но в финале торжествует принцип любви и мира: Идамант и принцесса проигравшего государства Илия соединяются в браке. На земле воцаряется мир.
Моцартовской партитуре этот смысл не противоречит, но явно не добирает в постановочном решении. Самая эффектная находка в спектакле - видеографика Фрица Фицке на огромном экране-заднике, где картины морского шторма сменяют облака, трансформирующиеся в свою очередь в гигантские клубы дыма. Может быть, именно эти метаморфозы надличной природы на экране, изображающие внутренний мир Идоменея и окружающую его макросферу, более всего соответствуют моцартовской партитуре, буквально взрывающейся экспрессией и сложными, вьющимися фиоритурами патетических арий и речитативов. Во всяком случае, благодаря этому "вечному" движению на экране статики зрелища при любых, иногда и невнятных мизансценах удается избежать.
Оркестр под управлением Валерия Гергиева исполняет в "Идоменее" явно не того "аутентичного" Моцарта, к которому в последние десятилетия стала приучаться публика: его Моцарт более "темный", увеличенный по звуку и более романтический, выводящий наружу из молодого Моцарта темы его будущей музыки, включая предсмертные Реквием и "Волшебную флейту". Баланс с певцами точный: ни один из солистов не потерялся в массе оркестра, а в seria это особенно существенно, поскольку партии выписаны филигранно, с обилием мелких деталей, и, согласно барочной традиции, ведущие - для высоких голосов. Правда, тенор - Царь Идоменей в исполнении Дмитрия Воропаева далеко уходит от моцартовского стиля, напоминая, скорее, вердиевского любовника Альфреда или романтического Ленского. Ближе к музыкальному первоисточнику - Злата Булычева в партии Идаманта, сына Идоменея. Ее подвижное, теплое меццо выразительно и в лирических дуэтах с Илией (Ирина Матаева), и в патетических речитативах.
В том, как выстроены вокальные партии, ощущается близость или дистанция с Моцартом и его оперой seria. Моцартовская вокальная риторика отражает мифологические стороны сюжета, где герой находится не столько в общении с окружающими, сколько апеллирует к высшей силе, к фатуму, к року. Вот этой "вертикали" в системе спектакля не предусмотрено, и артисты разыгрывают более плоский, "политический" сюжет, заканчивающийся поэтому не философским финалом, где в дарованной Идаманту богом морей Нептуном жизни торжествует высшая справедливость, а благостной свадебной развязкой в сопровождении ликующего оркестра и картинами рассвета на экране. Это и есть достижимый и вожделенный мир. И хотя Штурмингеру в спектакле удалось избежать рассудочности и пафоса, в тон которых можно было бы впасть, следуя за либретто seria, но и заявленная действительность у него все-таки не добрала масштаба трагедии современного человечества, реально охваченного фобией глобального краха и мировой войны.