Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский: Мы научились понимать, на чем не должны зарабатывать

От Бориса - к Михаилу

- Ваш отец, Борис Борисович Пиотровский, возглавлял Эрмитаж в эпоху, мало оборудованную для преобразований, в том числе и в музейном деле. Тем не менее ему многое удалось. Самое главное - он прорубил Эрмитажу окно в Европу, ввел его в мировое культурное пространство. Вы приняли музей в 92-м году - прямо скажем, не в лучшее время. Вам с чем тогда пришлось столкнуться?

- Я принял Эрмитаж в нормальном состоянии. Каких-то особенных потрясений музей не испытывал. Огорчали две вещи. Во-первых, в течение нескольких лет Эрмитаж практически не финансировался, его фасад, интерьеры сильно обветшали, все требовало ремонта. А во-вторых, в музее была абсолютно негодная психологическая атмосфера.

- Обычная нервозность, связанная со сменой руководства? Возникшие на этой почве группировки, внутренние междоусобицы?

- Нет, другое. Точнее, это, но на почве политики. Улица с ее настроениями вошла в музей. И люди, вместо того чтобы заниматься музейными делами, постоянно выясняли, кто из них за кого, куда идет страна, кто виноват и что делать. Все перессорились через политику.

- Коллектив был настолько политизирован?

- Сверх всякой меры. Происходило то же самое, что и в 20-е годы. Все те же разговоры: "Я должен занять эту должность, потому что я больше соответствую политическому моменту". - "Это ты соответствуешь?! Помолчал бы. Чем ты занимался до 91-го года?!" Политика в ее уличном обличье, врываясь в музей со служебного входа, открывала людям возможность излить собственные обиды, на ком-то выместить свои неудачи, избыть застарелые комплексы. Это создавало очень много внутренних напряжений, что совершенно неприемлемо в национальном музее, где самое важное - стабильность, неколебимость традиций.

- Музейным работникам в принципе противопоказана вовлеченность в политику?

- Не в политику, а в уличную политическую борьбу. Потому что это может оказаться губительным для музея. Его служителям необходим здоровый консерватизм. А в политику мы так или иначе все равно вовлечены. Я имею в виду культурную политику, на которую в какой-то мере мы обязаны влиять. Но, когда надо, директору Эрмитажа следует держать дистанцию от политики, не позволять ей оказывать разрушительное влияние на традиции музея, входить вразрез с интересами культуры.

"Я должен быть достоин памяти своего отца"

- Вы себя считаете успешным человеком?

- Считаю. Когда-то давно меня спросили, чего бы я хотел достичь в жизни. Я сказал, что хотел бы стать хорошим арабистом. Я стал хорошим арабистом. Второе, что я ответил: "Я должен быть достоин памяти своего отца". Думаю, с этим тоже все в порядке. Мне кажется, он одобряет мою работу.

- Что для вас успех?

- Успех - это внутренняя удовлетворенность сделанным тобой, которую разделяет часть людей, чье мнение для тебя важно.

- А что такое сегодня успешный музей?

- Я думаю, что успешный музей - это музей, который сохраняет свои традиции, преемственность, репутацию. Вот репутацию Эрмитажа, одного из крупнейших музеев мира, нужно отстаивать всегда. Успех музея определяется вниманием публики к нему. Количеством и качеством осуществляемых проектов. Новыми экспозициями, новыми публикациями, новыми экспедициями. Мы иногда делаем вещи, которые, может, не сразу оценят, но мы должны их делать, если уверены, что это необходимо.

Ответственное хранение

- Каково ощущать себя главным хранителем бесценного? К этому можно привыкнуть?

- К Эрмитажу привыкнуть нельзя. Здесь внутреннее волнение охватывает каждого. Но когда ты еще и отвечаешь за это хозяйство, когда у тебя подле кровати два телефона, по которым в любой момент могут позвонить с сообщением, что случился пожар или наводнение... Не дай бог, конечно, но к подобным происшествиям надо всегда быть готовым, привыкать к ним нельзя. Когда у меня назревают всякие неприятности и жена начинает переживать по поводу их, я говорю: "Ну что ж, это входит в мою должностную инструкцию".

- Когда летом 2006 года пресса разразилась мировой сенсацией - из Эрмитажа пропало более двухсот предметов искусства! - что вы испытали? Это был шок?

- Нет, шока не было. Потому что пропажу обнаружили мы сами.

- Были колебания: объявлять - не объявлять?

- Колебания были. Ведь в принципе можно было и не объявлять. Или объявить, но не так громко. Аналогичные кражи случались и за границей, причем в крупных музеях, но там особого шума не поднимали. Были они и в наших музеях. Но, во-первых, я считаю, что честность - лучшая политика: все наши проблемы и трудности мы всегда выносим на публику и, если что, сразу собираем пресс-конференцию.

Во-вторых, в этой краже было много загадочного и непонятного. Как мог человек выносить вещи, хранение которых ему доверено? Вынести один за другим более двухсот предметов - это ж какие нервы надо иметь! И мыслимо ли, чтобы при этом и у нас, в музее, никто ничего не заподозрил, и в антикварном мире ни одна душа не ведала, что поступает товар, украденный из Эрмитажа? Было ощущение, что все не так просто, что идет незримое состязание во времени: кто скорее объявит? Мы объявили первыми. И прежде чем объявить, подготовили необходимые материалы, чтобы все должностные лица, которым мы обязаны докладывать, узнали об этом не от милиции, не из прессы, а от нас.

- Вы проинформировали руководство страны? Или только руководство министерства культуры?

- Мы проинформировали всех, кого следует информировать в таких случаях. В пятницу я отвез документы в Москву и обеспечил их доставление адресатам, а в понедельник утром позвонил в милицию. И тут же собрал пресс-конференцию.

- А поток публикаций, хлынувший на следующий день и не иссякавший недели три, вас не шокировал?

- Да, тут было, пожалуй, от чего испытать шок. Некоторые издания из номера в номер печатали статьи, полные недоброжелательности, а подчас и злорадства. С недвусмысленным пафосом: дескать, если государственные музеи не в состоянии обеспечить сохранность культурных ценностей, являющихся национальным достоянием, то надо создавать частные музеи, они лучше справятся с этой задачей. Где-то такая мысль звучала открыто, где-то - слегка закамуфлированно, но пафос был такой. Так что тут не все просто. Я и тогда говорил, и сейчас готов повторить: вижу в случившемся нечто похожее на попытку рейдерства. У нас в государственной собственности не так уж много осталось имущества. А тут - непочатый край, большой простор для приватизации.

- После того, что случилось, вам удалось улучшить условия для хранения эрмитажной коллекции?

- Мы продолжаем делать то, что делали и раньше, но нам удалось сконцентрировать усилия. В новом фондохранилище завершается строительство второй очереди. Теперь наконец-то все поняли, как это важно - запасник. Мне думается, после этой истории удалось поднять интерес государства к состоянию не только Эрмитажа, но и всех наших музеев.

Рембрандт под настроение

- У вас в Эрмитаже есть любимые залы, куда вы приходите не по служебной надобности, а по душевному влечению?

- Вообще-то я больше хожу в любимые залы в чужих музеях. В Эрмитаже это почти невозможно, здесь директорским оком всегда замечаешь какие-то не имеющие отношения к искусству вещи.

- Но иногда возникает потребность прийти в какой-то зал?

- Всякий раз это бывают разные залы.

- Под настроение?

- Ну, наверное.

- Какие это залы, не скажете?

- Не скажу. То же и с художниками. Есть несколько любимых, но, кто именно, я никогда не говорю. Я - директор государственного музея, входящего в мировую тройку. И мои собственные эстетические пристрастия никому не должны быть особенно интересны.

- Вам приходилось водить по Эрмитажу королевских особ, президентов. Какое впечатление они оставили о себе?

- Я, например, убедился, что американские президенты вовсе не столь ограниченные люди, как их обычно аттестуют американцы. И Клинтон, и Буш, они оба готовились к Эрмитажу, это было заметно. Они искренне восхищались, увлекались. Клинтон даже застрял в одном из залов, и его охранники шептали мне на ухо: мол, давайте заканчивать, президенту пора уже уходить. Я отвечал: "Прошу прощения, господа, он - ваш президент, а не мой".

"Эрмитаж - это бренд"

- Кому подчиняется Эрмитаж?

- Эрмитаж подчиняется федеральной власти, это федеральное учреждение. По указу президента Эрмитаж находится под покровительством главы государства. По указу президента Эрмитаж имеет отдельную строку в государственном бюджете, которую каждый год приходится отстаивать, потому что она вызывает раздражение у многих наших коллег. А организационно мы подчинены Федеральному агентству по культуре и кинематографии.

- Эрмитаж научился зарабатывать деньги?

- Мы сумели доказать, что умеем это делать. Одновременно мы научились понимать, на чем не должны зарабатывать.

- На чем же?

- Ну, например, нельзя, чтобы кто-либо снял наше помещение и устроил в нем свой праздник - скажем, справил день рождения в Зимнем дворце.

- Отчего же? Другие музеи сдают свои залы под всякие презентации и вечеринки.

- Эрмитажу с его статусом и традициями нельзя делать многое из того, что позволено другим музеям. Я отвечаю за Эрмитаж. И говорю: в нашем музее этого нет. Да, у нас бывает много мероприятий: ежегодные гала-приемы, благотворительные акции... Но все это наши мероприятия, связанные с эрмитажными событиями. Кроме того, нельзя требовать плату за то, что кто-то выставляется в Эрмитаже. Я также считаю, что государство в лице Эрмитажа не вправе продавать вещи из музейных коллекций.

- Американцы продают.

- Американцы из вашингтонской Национальной галереи никогда ничего не продадут. Остальные считают такое возможным. Но к этому я отношусь негативно. Я, как директор, не вправе сказать: "Эти картины настолько плохи, настолько не достойны Эрмитажа, что их нужно продать". Все, что попало в музей, должно оставаться в нем и быть передано следующим поколениям. Мы можем варьировать нашу выставочную политику, можем решить: это сегодня выставляем, а это не выставляем. Но у нас нет морального права от чего-то отказаться. В свое время Николай I продавал картины из Эрмитажа. В результате до сих пор надо что-то возвращать, выкупать обратно. Хорошо хоть, что продавалось премущественно в пределах России и теперь к нам вернулось. А вслед за императором и советское правительство продавало эрмитажную коллекцию в большом количестве. Результат значительно более печальный.

- Безоглядно увлекаться бизнесом, зарабатывать деньги в ущерб культуре музей, по-вашему, не должен. А символика Эрмитажа на бутылках итальянского вина и кока-колы - это нормально?

- Нормально. Итальянское вино выпускает сам Эрмитаж по согласованию с итальянской же фирмой. И мы используем его для наших приемов. У нас есть и конфеты "Эрмитаж", выпускаются и книги, и шоколадки с правилами поведения в Эрмитаже, установленными Екатериной. Все это вкупе - одна из составляющих нашего маркетинга. Что же касается кока-колы... Да, мы разрешаем использовать изображение Эрмитажа на ее бутылках. Считаем, что об Эрмитаже надо напоминать всеми способами. Эрмитаж - это бренд. И мы обязаны заниматься его продвижением. Между прочим, "Кока-кола" была первой и в какую-то пору единственной компанией, которая пришла и спросила: что мы можем для вас сделать? А сегодня деньги от продажи той самой серии бутылок, где на этикетке - Эрмитаж, идут на поддержку многих наших проектов.

- В какой мере директор Эрмитажа должен быть бизнесменом, менеджером?

- Ровно в той, какая позволяет ему грамотно вести музейное хозяйство. Полагаю, что управленцем ему надлежит быть примерно на треть, не больше. Прежде всего он должен быть ученым. Это европейская традиция. Я не смогу руководить Эрмитажем, если перестану читать лекции, писать статьи, издавать книги. Директор музея обязан активно жить в сфере искусства. Чтобы иметь критерии и принимать решения не путем меркантильного расчета, хотя и это не лишне, а сообразуясь с культурной повесткой дня, мировой и российской.

- Научный багаж помогает вам быть эффективным менеджером или, напротив, сковывает в принятии решений, нагружает сомнениями, заставляет рефлексировать?

- Очень помогает. Делает многомерным все, чем я занимаюсь на директорском посту. И потом, у меня ведь довольно большой археологический опыт. Археология - это та дисциплина, которая в советское время сочетала менеджмент, поиск денег, науку и хитрую финансовую отчетность. Так вот, с моим археологическим опытом мне легче вживаться в рынок, который при всем при том должен все-таки регулироваться. Чем? Да, наверное, совестью.

Ничего личного

- У вас есть личная коллекция произведений искусства?

- Нет. Я считаю, что директору музея не следует этим занимться. Может возникнуть конфликт интересов.

- В чем именно конфликт?

- Ну не в том, разумеется, что директор что-нибудь украдет. Просто он может купить картину себе, а не музею - вот в чем конфликт. Хотя, например, бывший директор Лувра Пьер Розенберг - знаменитый коллекционер. Никаких общемировых регламентаций на сей счет не существует.

- Что вы можете простить человеку, а чего не прощаете?

- Не могу простить черной зависти, которая приводит к определенным поступкам. Не могу, наверное, простить предательства. Все остальное способен простить. Многих людей, которые сделали нечто, на мой взгляд, недостойное, я почти простил. Но ничего не забыл. И не потому, что я такой злопамятный. Просто память хорошая.

Планета по имени "Пиотровский"

Пиотровские - русский дворянский род с польскими корнями. Отец Михаила Пиотровского, Борис Борисович, - всемирно известный археолог, автор сенсационных раскопок древней урартской крепости Тейшебаини около Еревана. Он всю свою жизнь проработал в Эрмитаже и был его директором в течение 26 лет. Через несколько месяцев после смерти отца Михаил Пиотровский, тоже ученый-археолог, был приглашен в Эрмитаж заместителем директора по науке, а через некоторое время занял директорский пост. В 1997 году в честь отца и сына Пиотровских Международный астрономический союз присвоил одной из открытых малых планет имя "Пиотровский".