Поделиться
Среди "охотников за головами"
Китайская провинция Юньнань, граничащая с Вьетнамом, напоминает заповедник различных общественно-экономических формаций. В долинах, где живут ханьцы, доминирует "социализм с китайской спецификой". У нацменьшинств, что селятся на склонах гор, до недавних пор сохранялись феодальные отношения с пережитками рабовладения. А в высокогорных джунглях обитают племена, у которых до наших дней дожил первобытно-общинный строй.
В 50-х годах я рискнул побывать в селении народности кава. Эти люди известны соседям как "охотники за человеческими головами". У них есть обычай ежегодно ставить на жертвенном поле шест с отрубленной головой чужеземца.
К полдню вся деревня была навеселе. Народ собрался на площадке перед домом вождя. Ровно в полдень к жертвенному шесту за рога привязали буйволицу. По сигналу вождя, несколько десятков охмелевших мужчин кинулись к животному. С громкими криками они принялись вырубать ножами куски мяса прямо из спины даже не успевшей упасть буйволицы. Она буквально на глазах превращалась в скелет.
Когда рядом в чугунных котлах закипела вода, люди принялись кидать туда куски мяса прямо с кожей и шерстью. Мне как почетному гостю вождь протянул полусырой буйволиный язык. Подумал - хоть в этом повезло! Но радость оказалась преждевременной. На жертвенный шест водрузили тонкие кишки буйволицы, полные зеленовато-бурой массы. Я старался убедить себя, что это не навоз, а переваренная в желудке животного трава, богатая ферментами.
Вождь щедро полил этим "соусом" доставшийся мне кусок языка. И мне волей-неволей пришлось его съесть. Ведь я находился в обществе "охотников за головами", так что нарушать местные обычаи было рискованно.
Репортаж с американской базы
Современникам мобильных телефонов трудно понять слова Константина Симонова, который говорил, что успех фронтового журналиста на 90 процентов зависит от связи. Я вспоминаю эти слова, когда думаю о весьма драматическом эпизоде моей журналистской карьеры. Он связан с первым заходом в Японию американской атомной подводной лодки. После войны парламент страны, пережившей трагедию Хиросимы и Нагасаки, утвердил "три неядерных принципа" - не создавать, не приобретать, не размещать ядерного оружия.
Чтобы преодолеть этот барьер, Вашингтон решил использовать "шоковую терапию". Начать регулярные заходы атомных подводных лодок со стратегическими ракетами, надеясь, что они станут привычными, а выступления протеста мало-помалу затихнут.
Я отправился в Сасебо, куда зашла первая атомная подлодка "Морской дракон" и подготовил репортаж о массовых демонстрациях местных профсоюзов. Редакция "Правды" ежедневно вызывала меня в три часа по местному времени. Надо было срочно сообщить на токийскую телефонную станцию мой номер в Сасебо и перевести туда вызов. Но центр города, заполненный демонстрантами, был оцеплен.
я рискнул зайти в американский офицерский клуб напротив главных ворот базы. Расчет на то, что американский часовой проявит солидарность с иностранцем, который оказался среди японцев, оправдался.
Уверенной походкой Штирлица зашел в бар. Заказал пиво у негра за стойкой, узнал у него номер здешнего телефона. И по-японски попросил знакомого клерка на токийском телефонном узле перевести мой вызов на американский клуб в Сасебо. Через несколько минут телефон зазвонил и я услышал в трубке голос правдинской стенографистки: "Передавать будете?"
Начал диктовать текст, естественно, по-русски. Американские офицеры за соседними столиками стали недоуменно переглядываться. Засветился я, когда передавал по буквам название порта: "Сергей - Анна - Сергей - Елена - Павел - Ольга". Прозвучало подряд слишком много русских имен.
Вокруг меня началось какое-то движение. Появился вахтенный офицер в сопровождении двух морских пехотинцев. Я предъявил карточку международного пресс-клуба и поблагодарил за телефон.
"Москва, "Правда" - вслух прочитал дежурный офицер. - Ясно, зачем Вы тут оказались. Но пора проводить гостя к его единомышленникам!" Рослые моряки взяли меня под локти и вежливо, но напористо вытолкали за дверь. И тут я оказался лицом к лицу с шеренгами возбужденных демонстрантов. Их кулаки тянулись прямо к моему носу, а от возгласов "Янки, убирайтесь домой!" пробирала дрожь. К счастью, меня спас полицейский патруль и укрыл в фургоне для арестованных.
Полемизирую с парламентерами
Во время холодной войны большинство наших журналистов, а тем более дипломатов, всячески уклонялись от публичных выступлений. Но кураж побуждал меня идти на риск и принимать вызов. После нескольких удачных выступлений в Англии меня стали часто приглашать в колледжи Оксфорда и Кембриджа.
Секретарь парткома посольства рапортовал в Москву об успехах нашей внешнеполитической пропаганды. В действительности же я был нужен "фабрикам джентльменов" как боксерская груша - как живой большевик, в полемике с которым будущие консерваторы могли бы поточить свои молодые зубы.
Однажды меня даже пригласили выступить в палате общин перед членами комитета по международным делам.
Я попросил разрешения начать с китайской притчи. Однажды единственная женщина, оказавшаяся среди собеседников Конфуция, спросила его: "Почему мир так несправедлив? Когда мужчина совершает супружескую неверность, его престиж в обществе растет. А если это же сделает женщина - все ее порицают".
Конфуций взял чайник и стал молча разливать чай. "Почему ты молчишь, учитель?" "А я уже дал тебе ответ, причем, наглядный. Из носика чайника я наполнил шесть чашек. Это нормально. Но можно ли из шести чайников лить чай в одну чашку? Это было бы противоестественно".
Депутаты засмеялись. А я продолжал аналогию. "Когда одного парламентария терзают вопросами три дюжины журналистов - это обычное дело. Но если три дюжины таких профессиональных полемистов как вы возьмут под перекрестный огонь одного-единственного газетчика, получится негуманно".
Атмосфера разрядилась, и я начал отвечать на вопросы. Потом сказал: "Наш поединок проходит в неравных условиях. Вы говорите на родном языке, а я скован своими лингвистическими возможностями, вынужден рассуждать примитивнее, чем мог бы. Справедливее будет полемизировать на китайском или хотя бы на немецком".
Я, конечно, блефовал. Но правильно сделал ставку на присущее англичанам чувство юмора и их приверженность спортивной этике.