Поделиться
У каждого спектакля есть свой ангел-хранитель. Перед гастрольными показами этот ангел обычно сильно нервничает. Однажды Адомас Яцовскис - художник невероятно красивых постановок - на новой площадке провалился в прорубь, им самим же придуманную на сцене. Регимантас Адомайтис пришел на "Маскарад" гримироваться прихрамывая, и все думали, как же он, больной, будет играть Казарина. Последняя символическая вещь была обнаружена за два часа до начала гастрольного спектакля и могла вывести из себя кого угодно, только не литовскую труппу. Могильную ограду, чуть ли не центральную декорационную деталь, из Вильнюса отправили, а в Москве не получили.
Причины сего таинственного исчезновения выяснять было некогда: в пять часов поехали на кладбище, там, на свалке, нашли как раз то, что было нужно. И к семи в театре уже была могильная ограда. Очень даже приличная, в нужный момент без всяких накладок сомкнувшаяся вокруг Нины Арбениной - Адрии Чепайте, которая из героини перевоплотилась в живой памятник себе самой же, невинно погубленной.
С кладбища литовский "Маскарад" начинается и кладбищем заканчивается. Режиссер Римас Туминас считает, что в театр приходят люди, которые понимают свою смертность и всю жизнь балансируют между детством и смертью. Он открывает эстетику противоестественного ("Художественный полет пули - вот что интересно в дуэли", - говорит Римас Туминас), избегая города-космополиты и по возможности перенося столичные интриги в глубинку ("Классику нужно задвигать куда-нибудь подальше, в провинцию, где есть больше места для искусства", - он же). И всем существом пытается прорваться в новое театральное измерение - вертикальное.
В нем можно, как в рождественской сказке, запорошить всю сцену снегом-пухом, а потом, не опасаясь возгорания, отгородить актеров от всех язычками пламени, заключив в адский круг адское отродье. "Когда докапываешься до главного, до ада, его не хочется покидать, а когда тебя выбрасывает на землю, тогда и получается спектакль. Но мы не утверждаем, что мы видели ад". В этом пространстве позволительны уморительные коллективные пробежки из одной кулисы в другую (по горизонтали) и движение вверх, по вертикали, внешне - по ткани декорации, по сути - к театральным высям, от которых у неискушенных кружится голова. Там знакомые очертания героев, будто ластиком, чуть-чуть стирают, сбивая пафос классики и налипшие к ним ракушечные стереотипы. Конечно, велик соблазн в "Маскараде" вывести Нину как женщину-змею, вступившую на путь порока, таким способом смахнув вековую пыль с пьесы и заставив говорить - плохое ли, хорошее, но говорить. Но такие ловушки - для других. У Туминаса Арбенин (Арвидас Дапшис) вовсе не герой-любовник-красавец-искуситель, все попробовавший в жизни. У него Арбенин умен, силен, а Нина чиста и восторженна. Даже слишком. Под вальс Хачатуряна этот умный муж ей чуть шею не сворачивает: все в ревности одинаково глупы. К тому же отношения Нины - Арбенина выстраивались без экзотики: с любой парой могла случиться такая история. Рассказывали, что режиссер сначала даже задумывал, чтобы главных героев сыграли куклы, за которых что-то смогла бы рассказать потрясающая музыка (композитор Фаустас Латенас), что-то - другие персонажи, что-то - вещи. Ревность, например, там нарастала бы пропорционально снежному кому...
На этом спектакле любуешься буквально каждой мизансценой
На этом спектакле любуешься буквально каждой мизансценой. Когда метают друг в друга карты, лезут после бала на стену, в воображении проигрывают дуэли или кормят с рук рыбу - символ смерти. Когда стучит ложками о мороженицы "высший свет", и когда, пачкая губы, травится своим мороженым Нина. Отголоски Туминаса слышны у многих других, менее известных литовских режиссеров. В Москве, думается, тоже появятся его "последователи". "Вы тут больше воруете идей, а не одалживаете. Когда меня пригласили в Москву, я сначала подумал: ай, нет, не стоит, а то попросят все это отдать", - философски обронил режиссер.
Не зря, выходит, волнуется их ангел из Литвы. Который, как утверждает Туминас, непременно женского рода. "Она появляется на репетициях, устраивается на галерке и наблюдает, кто мы такие. Если все получается хорошо, она спускается к нам опять. Я знаю, наш ангел-хранитель разрешил нам так обращаться с Лермонтовым", - предупредил Римас все возможные вопросы насчет вольного режиссерского прочтения "Маскарада". С купюрами текстов и добавлением персонажей без слов. С жанровым переопределением лермонтовской трагедии в трагифарс, наитрагичнейший и наикомичнейший одновременно. С поистине кровосмесительным для искусства объединением самого высокого, что есть в театре, с самым китчевым, что есть в жизни. С высокохудожественными и вместе с тем легко прочитываемыми метафорами. И с расчетом на живую реакцию сопереживания - явление редкое среди постных правильных театральных вечеров, зачастую оставляющих зрителю только одну роль - равнодушного соглядатая.
Московский вариант литовского спектакля может оказаться на час короче оригинала. Это национальная особенность прибалтийского театра - спектакли длятся часа четыре, а то и больше. Вопрос, который сейчас больше всего волнует театроманов: сыграют ли сегодня вечером в "Маскараде" среди прочих актерских экзерсисов финальную сцену, когда разросшийся снежный ком (читай - ревность?) сметает всех, но Нина остается, и Арбенин в снежном коме находит лишь ее отпечаток - рельеф, брови, ресницы, потом за ленточку вытаскивает ее пуанту... По техническим причинам иногда это сделать просто не успевают. (Мило, не правда ли?) Но спектакль и без заключительного аккорда потрясает безоговорочно. Он собрал столько всевозможных наград, что у режиссера появилось право уже сейчас говорить о своем шедевре высоким штилем: "Мы превратили спектакль в легенду... Это прощальный вальс, прощальный маскарад театра, нас".
А ту ограду с Ваганьковского в прошлый приезд театра в Москву пришлось везти с собой в Литву. Хоть и есть примета плохая, что домой таких вещей с кладбища забирать нельзя. Но впереди была белорусская граница, на которой ведь обязательно спросили бы: куда дели задекларированную ограду?