Поделиться
Российская газета: Борис Яковлевич, что ощущаете накануне юбилея? Удовлетворены ли сделанным?
Борис Эйфман: Ощущение двойственное. Безусловно, задумываешься о прожитых годах. Думаю, что результатом я могу быть доволен. Грех жаловаться, бог дал мне возможность создать театр, реализовать свой дар. Мне дан дар выражать через хореографию, через пластику свои мысли, чувства, создавать свой пластический мир. Более того, я не собираюсь останавливаться. Надеюсь, что еще способен развивать и обогащать свое искусство новыми идеями, открытиями.
Но когда думаешь о дороге, по которой я шел, то с грустью вспоминаешь, каким мучительным был путь. Это несколько жизней. В советские времена я бесконечно доказывал, убеждал, что мой театр имеет право на существование как альтернативное искусство театру академическому, искусство, которое необходимо для развития, обогащения нашего балетного языка. Приходилось терпеть лишения, унижения. Да и последние годы мучительны: при полной творческой свободе есть большие финансовые проблемы, нет стабильности, нет тылов, которые могли бы защитить нас. Нет своей сцены, которая позволила бы полноценно творчески жить. И главное, конечно, то, что я до сих пор обречен на самовыживание, а ведь моему театру уже 30 лет. Быть постоянно коммерчески успешным трудно. Творчество - вещь непредсказуемая, могут быть не только взлеты, но и падения. Но мы (как саперы!) не имеем права на ошибку. Поэтому должны постоянно ездить за границу, пополнять бюджет для существования. Непозволительно художнику всю жизнь заниматься выбиванием средств для творчества.
РГ: Разве государственной поддержки у вас нет?
Эйфман: Есть. Но она недостаточна. К сожалению, нас финансируют по пресловутому остаточному принципу. А ведь мы представляем современное балетное искусство России в мире, конкурируем с лучшими мировыми труппами, которые имеют бюджет в сто раз больший, чем у нас. Конкурируем достойно, утверждая, что наша страна не только сохранила искусство балета XIX века, но и сегодня живет полноценной творческой жизнью. Однако мы все время на грани того, что театр может рухнуть от экономической нестабильности. Я очень люблю свой город, благодарен ему. В свое время Валентина Ивановна Матвиенко спасла наш театр, предоставив нам помещение для репетиций. Я знаю, что многие очень влиятельные люди в нашем государстве искренне тепло относятся к моему театру и моему творчеству. Но очень жаль, что никто из них не задумается о том, каково нам выживать, конкурировать с лучшими труппами современного балета мира, утверждая приоритет России не только в классическом балете, но и в современном, имея статус рядовой провинциальной труппы. Я не прошу особых привилегий. Прошу дать мне возможность сохранить труппу, высокий профессиональный уровень, дать нам полноценно работать. После 30 лет успешного творчества я прошу лишь одного - достойного внимания государства.
РГ: Что не принимали в вашем творчестве? И кто?
Эйфман: Чиновники от культуры, цензура, функционеры пытались уничтожить наш театр, выдворить меня из страны. Нет человека - нет проблемы. Легче запретить, чем понять и поддержать. Этих людей не волновало развитие культуры, а волновало лишь то, чтобы в нашем культурном пространстве было все спокойно. Я работал не как все, но, уверяю вас, на достойном художественном уровне. Это не было крамолой, пошлостью, попыткой все уничтожить, сжечь. Это была не революция, направленная на разрушение, а попытка развития. Но это действительно было не похоже на то, что называлось тогда советским балетом. Мой балет был несколько другим. Ничего вопиющего в моих постановках не было. Более того, мы показывали свои спектакли в Концертных залах "Россия", "Октябрьский", в Кремлевском Дворце съездов. А меня называли балетным диссидентом, мою хореографию - порнографией. С одной стороны, зрители нас принимали, появлялись рецензии в газетах "Правда", "Известия", с другой стороны, была установка уничтожить мой театр.
РГ: В Интернете есть информация, что однажды газета "Нью-Йорк таймс" поместила большую статью о вас под заголовком "Человек, который осмелился". На что же все-таки вы осмелились?
Эйфман: На то, чтобы в консервативном балетном пространстве говорить о вещах новых, неординарных, говорить о чувствах - чувственным языком балета, языком пластики. Это было ново, непривычно.
РГ: Помните свою самую первую постановку?
Эйфман: Помню. Это была миниатюра "Беспризорники". Я очень рано открыл в себе способность мыслить хореографически. Уже в 13 лет, когда учился в балетной школе, начал сочинять, а в 16 лет у меня была своя небольшая компания - конечно, самодеятельная. Идея помощи беспризорникам меня, кстати, мучает до сих пор. И в моем проекте "Дворец танца" она занимает одно из главных мест.
РГ: Расскажите о проекте.
Эйфман: В Петербурге появится "Дворец танца" - уникальный учебно-театральный комплекс, в котором будут существовать три труппы, представляющие три века русского балета: труппа Мариуса Петипа (классический балет XIX века), моя и экспериментальная, направленная на поиск новых форм (балет XXI века). На базе этой труппы появится студия молодых хореографов. Я вынашиваю идею создания академии современного балета, которая соединит классику, модерн и спорт. Спортивные достижения должны стать основой развития тела, способного реализовать любую фантазию хореографа.
РГ: А что беспризорники?
Эйфман: Мне хотелось бы вернуть в Россию ту старую систему обучения, которая существовала до революции: собрать талантливых детей-беспризорников, сирот, из неблагополучных семей, привезти их в Петербург и в режиме закрытого пансионата растить новое поколение деятелей балетного искусства. Если мы спасем тысячу ребят и дадим им возможность жить интересной творческой жизнью, то уже в этом будет рентабельность проекта. Он поддержан президентом России и губернатором Петербурга. Хочется, чтобы проект был реализован при моей жизни. Это действительно моя давняя мечта. И я убежден в том, что если не сегодня, то когда? И если не я, то кто сделает это? К сожалению, очень долго длится бумажная волокита.
РГ: Борис Яковлевич, а ваш сын танцует?
Эйфман: Нет. Александру 11 лет. У него нет такого рвения к профессии артиста балета или хореографа, какое было у меня. Возможно, потому, что он видит мои муки, страдания, видит, в каком состоянии я прихожу домой, поздно и редко, видит мои репетиции. Ему нравится кино, компьютер. Он человек творческий, дай бог ему реализовать свои способности. Главное, чтобы не стал ординарным, нашел себя, свое дело, которое станет делом его жизни.
РГ: Есть у вас последователи?
Эйфман: К сожалению, нет. Думаю, что новое поколение хореографов, которое внимательно присматривается к тому, что я делаю, начинает понимать, что это направление перспективное. Балетное искусство отпущено в свободное плавание, на вольные хлеба. Свобода же обернулась снижением профессионального уровня, засильем дилетантизма. Очень опасная ситуация, при которой можем потерять общественную потребность в этом искусстве. Не думайте, что любовь публики к балету неистребима, планка начинает опускаться.
РГ: Театр Эйфмана - это театр одного хореографа. Есть кино "не для всех", арт-хаус. Ваши балеты некоторые называют элитарными, экспериментальными. Что вы на это скажете?
Эйфман: Если бы наши постановки были только для элиты, мы бы просто не выжили. Я должен собирать большие зрительные залы. Когда в зале две тысячи человек, то, может быть, лишь часть из них увидит особый эстетизм, то, что не видят другие. Но большинство видит захватывающее зрелище, яркую современную сценографию, экспрессивную хореографию, замечательных, красивых актеров, они переживают сильное эмоциональное потрясение. Моя миссия - расширить балетоманскую аудиторию. Каждую постановку стараюсь сделать непохожей на предыдущую. На наших спектаклях присутствует магия взаимопонимания, сопереживания - нашего искусства и той отдачи, которую мы получаем от зрителей.
РГ: На ваш взгляд, есть сегодня серьезные таланты в современном балете?
Эйфман: Безусловно, есть. Но, к сожалению, в обществе происходит девальвация отношения к деятелям балета. Раньше публика боготворила своих кумиров - Уланову, Плисецкую, Нуреева, Барышникова, Максимову и Васильева, Лиепу... И сегодня есть личности, но общество обожествляет эстраду, поп-культуру, не стремится преклонить колени перед талантом артиста балета. С талантливыми хореографами сложнее. Происходит кризис - не только в России, во всем мире. Надеюсь, этот период пройдет и появится новое поколение выдающихся балетмейстеров.
РГ: Какую постановку готовите сейчас?
Эйфман: Спектакль по мотивам чеховской "Чайки". Это попытка создать балетную версию, свою оригинальную интерпретацию знаменитой пьесы, и, конечно, открыть что-то новое в творческих возможностях нашего театра.
РГ: Что поставили за границей?
Эйфман: В Государственной берлинской опере балет "Чайковский" с Владимиром Малаховым в главной роли, а в ноябре будет премьера "Анны Карениной" в Венской опере.
РГ: А книгу о своей жизни не написали?
Эйфман: Пока нет. Книга - это итог жизни. Я не ощущаю, что моя жизнь идет к завершению. Скорее, взялся бы за такую книгу, которая могла бы помочь молодым хореографам: открыл бы им какие-то тайны нашей профессии, поделился с ними тем, что сам пережил, попытался бы помочь не совершать тех ошибок, которые совершил сам. Может быть, спровоцировал бы их на более активную творческую деятельность, потому что сегодня надо как-то преодолевать поверхностное и меркантильное отношение к профессии хореографа.
РГ: Как вы думаете, людям легко с вами работать?
Эйфман: Думаю, трудно. Я не знаю другого пути к успеху - только через огромный ежедневный труд. Многие, безусловно, не выдерживают. А те, кто остается, думаю, счастливы чувствовать себя артистами, которые реализовали себя в нашем искусстве. У нас в театре есть законы, которые обязательны для всех. Я за свою огромную творческую жизнь ни разу не опоздал на репетицию, не пришел пьяным, не злоупотребил своим служебным положением. Естественно, если я так много и честно работаю, то вправе требовать того же от своих молодых соратников. Мы единая семья, единая команда. Труд каждого направлен на общий успех.