Рене Флеминг: Я заставила себя думать только о Татьяне и ее письме

Мне не привыкать к досмотру моего багажа. Как многие путешественники, я значительную часть жизни провожу в очереди к таможенному контролю, когда незнакомые люди бдительно листают нотные страницы и что-то ищут в моих туфлях. Но вот собаки - это что-то новое. Причем даже не в аэропорту, а в гримуборной: я готовилась репетировать Чайковского в Санкт-Петербурге, когда явились собаки проверить, не террорист ли я, загримировавшийся под оперную певицу. Овчарки совали морды в мой кошелек и тщательно обнюхивали мою одежду в гардеробе. Они исследовали принадлежности для грима, парики и пианино и удалились, бросив на меня скептические взгляды и оставив во мне смутное чувство вины.

Я приехала в Петербург, чтобы участвовать в праздничном гала по случаю 300-летия города и должна была петь "Письмо Татьяны" из "Евгения Онегина" в историческом Мариинском театре. Этот элегантный театр был главным домом Императорской оперы, основанной Екатериной II Великой в 1783 году. На его сцене проходили премьеры таких жемчужин русской оперы, как "Борис Годунов", "Князь Игорь", "Пиковая дама", для этого театра Верди написал "Силу судьбы". За пультом его оркестра стояли Берлиоз, Вагнер, Малер, Шенберг, а главное, сам Чайковский. И это была Россия - страна, где артистический потенциал умеют разглядеть в детях в раннем возрасте, отчего она дает миру не просто талантливых исполнителей, но и людей с глубоким и умным пониманием искусства.

Я вздохнула: уже не впервые сама История так грузно наваливалась на мои плечи.

Прежде я не бывала в Петербурге, и многие предупреждали об опасностях, которые меня ждут. Мне советовали остерегаться мафии, похищения людей, краж в отеле и хулиганства, но информация явно устарела. Все вокруг было благожелательным, а в воздухе витал дух элегантности. Город мне показался красивым, с его великолепными барочными дворцами и неоклассическими фасадами, выстроившимися вдоль широких бульваров подобно пастельным тортам. Соборы, каналы, улицы были украшены к предстоящим торжествам. Даже море казалось залитым каким-то особенно утонченным светом. Город, ожидавший визита крупнейших мировых лидеров, переживал лучшие часы своей жизни, но, увы, это не касалось меня: моей переводчицей и гидом была 14-летняя девочка, которая знала только баскетбол и Элиса Купера, а в моем гостиничном номере не было окна. Я имею в виду не плохой вид из окна, а его полное отсутствие. Мне сказали, что других свободных номеров нет, и мне пришлось в качестве козыря выложить визитную карточку Валерия Гергиева и пригрозить, что я попрошу его найти для меня другой отель. У сопрано есть много форм зависимости от дирижеров, и далеко не все они связаны со сценой. И когда прозвучало имя самого влиятельного в современной русской музыке человека, я получила комнату не только с окном, но и с видом.

День начался удачно: мне дали красивый ночной пеньюар из гардероба "Травиаты", и он сидел на мне идеально. Времени для репетиций не было, и мне просто сказали: делайте все так, как в прошлый раз. Но я эту партию не пела много лет и уже не помнила, где и в каких декорациях я там стояла. Знаменитый Мариинский театр - это невообразимый лабиринт закулисных коридоров, которые, казалось, все вели в никуда. Чтобы найти путь из гримерки на сцену, мне бы нужна была помощь одной из овчарок, - чувство, близкое к безнадежности. Нечто подобное я ощущала и в связи с русским языком. Я бегло владею немецким, французским и могу объясниться с таксистом по- итальянски, но мой русский, если не считать "да" и "нет", на нулевой отметке. Роль Татьяны я запомнила совершенно механически, когда пела ее в Далласе, но из всех героинь, которых я пела, она мне наиболее близка благодаря строчкам "Пускай погибну я, но прежде я в ослепительной надежде блаженство темное зову..." Хотя я и не понимаю язык, но все же могу почувствовать его строй, особенно после того, как спела эту самую любимую сопрановую арию русского репертуара на сцене театра, заполненного русскими. А для этого нужно не просто формально запомнить слова, но и разобрать каждую фразу в отдельности, чтобы понять, что каждое слово означает и как его правильно интонировать. Надо уделять внимание окончаниям слов, гласным открытым и закрытым. В русском языке много трудных для певца звучаний, и нужно много терпения, чтобы добиться аутентичности. Более того, нужно знать тексты своих партнеров, чтобы не стоять и ждать, пока они издают непонятные звуки. Я придумала себе много ухищрений, чтобы все это запомнить, и могу бормотать сцену объяснения Татьяны с Онегиным даже в очереди на почте, не обращая внимания на взгляды окружающих.

Конечно, я не первая американская сопрано, оказавшаяся в Петербурге. К примеру, Лилиан Нордика, первая американская суперзвезда на международной сцене, была приглашена в Императорскую оперу в Петербурге в 1880 году в возрасте 22 лет, когда ее еще никто не знал, но Мариинский театр пригласил ее спеть дюжину ведущих партий в одном только сезоне. Дюжина партий в 22 года! В сравнении с ней мне просто не о чем было волноваться. Единственное, что заставляло меня нервничать: сцена письма длится 14 минут, и в ней очень много слов, и по идее мне лучше бы обменяться с ведущей сопрано Мариинского театра, которая исполняла вокализ Глинки: петь "а-а-а" мне было бы куда легче. В конце концов, я решила, что раз все равно придется через это пройти, надо не дать сомнениям овладеть собой. Тем более что это не шло ни в какое сравнение с моим первым исполнением роли Татьяны в 1992 году, когда моей дочке Амелии было два месяца и поспать для меня было недосягаемой мечтой. Я учила текст между ее рождением и премьерой и оправдываю себя только тем, что беременность и слуховая память, как я потом прочитала, - вещи взаимоисключающие. Так что в Петербурге я заставила себя думать только о Татьяне и ее письме и старалась забыть, что концерт будет транслироваться телевидением на весь мир и что Владимир Путин лично будет сидеть передо мной, оценивая мое произношение. Значит, все, что мне нужно, - это надеть пеньюар, выйти на сцену и как ни в чем не бывало начать петь на языке, который я не понимаю.

В такие моменты нельзя не изумиться, как ты здесь вообще оказался. Как получилось, что девочка из Черчвилля, что под Нью-Йорком, представляет свою страну на крупнейшем международном музыкальном событии, стоя на сцене театра, полного важнейших лиц планеты. Ответ обезоруживающе прост: все произошло благодаря двум маленьким кусочкам хряща в моем горле. Эти голосовые связки - тонкие, таинственные и непредсказуемые - кидали меня в самые невероятные места планеты. Я спала в Белом доме, потому что разговоры о музыке c Клинтоном и Блэром затянулись до двух ночи. Я пела для Вацлава Гавела на закате его президентства и четыре часа сидела рядом с ним на обеде, пока он рассказывал о своей жизни. Я пела на траурной церемонии на "Граунд Зеро" всего через несколько месяцев после 11 сентября, когда тысячи людей стояли плечом к плечу, став единым воплощением скорби. Мой голос приводил меня на самые престижные театральные подмостки мира, и я могу сказать, что моя карьера сложилась удачно.

Перевод Валерия Кичина