Его звали Есаулом: Льву Александровичу Аннинскому в апреле исполнилось бы 90

В тот день Лев Саныч пришел в редакцию нашего журнала по торжественному поводу: "Родину" - и его, конечно, - награждали за производственные успехи.

После церемоний в конференц-зале пили чай у нас на двенадцатом этаже, вспоминали, смеялись. Фотографировались, не думая, что это наш последний общий снимок с Есаулом, как мы его называли...

А рядом его последний снимок. Он выходит из редакционного подъезда. Идет под дождиком. За спиной - долгая жизнь со своей "Родиной".

Тот, кого все - от корреспондента до главного редактора - почтительно именовали Есаулом, ушел в свой последний поход.

Лев Александрович Аннинский, в чьих жилах струилась и казачья кровь (отсюда - Есаул), ушел в вечность.

Есаул рассказывал, как в годы перестройки не стал восстанавливать текст своей книги, на излете оттепели подвергнутой жесткой цензурной и редакторской правке. Цензура сделала 96 замечаний! "От правки по замечаниям, даже и дурацким, она, я думаю, не стала хуже: для себя я тоже изощрялся изрядно. Эзоп - мой изначальный соавтор, повивальный дед, ставивший клеймо времени на каждой строке. Тогда я думал, что обхожу внешние препятствия, теперь думаю, что обходил дурака в себе самом - дурака, который думает, будто знает истину".

Есаул очень точно высказывался о людях.

На сей раз он исключительно верно высказался о собственной судьбе: "клеймо времени на каждой строке".

О себе

Там, где мой народ окажется, там и я

• Так бывает - что песенка спета,
• Если гаркнет любимая: "Вон!"
• Вот и бродит по улице где-то
• Одинокий небритый гормон.

Фото: Из архива журнала "Родина"

Уму непостижимо, какая шебутная песенка навела меня на нижеследующие глубокомысленности.

Всколыхнулась запавшая смолоду в память мокроусовская одинокая гармонь, чаявшая воссоединить в послевоенной русской деревне распавшиеся края, - так и воззвали они из дали, великим Исаковским воспетой:

• То пойдет на поля за ворота,
• То обратно вернется опять,
• Словно ищет в потемках кого-то
• И не может никак отыскать.

И воскресил в журнале "Нева" этого одинокого страдальца уже в облике сегодняшнего обросшего бомжа Евгений Степанов, 50-летний мастер стиха, донесший в Москву из тамбовской дали ощущение огромной страны, по которой гуляют теперь потомки тех послевоенных гармонистов, что не давали заснуть овдовевшим солдаткам и подросшим невестам.

Почему я приемлю другое пронзительно-талантливое стихотворение Степанова?

• Эпоха распиленных грантов,
• Эпоха фальшивых талантов,
• Эпоха войны и вранья.
• И я здесь - так вышло - и я...

И война никуда не денется, и вранье придется расхлебывать, и таланты выискивать в потоке литературной лжи. Степанов все это знает.

И я...

• Эпоха большого гоп-стопа,
• Эпоха фейсбучного трепа.
• Такая, видать, колея.
• И я здесь - так вышло - и я...

Выучу и что такое гоп-стоп, и что такое фейсбук (запрещенная в России организация. - Прим. ред.), хотя оно и отскакивает от языка. Но сам язык неотменим. У голландца - голландский. У меня - русский.

• Лачуги, лачуги, хоромы.
• Эпоха Фомы да Еремы.
• И - музыка-ворожея.
• И я здесь - так вышло - и я.

Лачуги перестраиваются в небоскребы? Пусть. Хоромы могут опять превратиться в детдома? Могут. Небритый бомж будет вспоминать, откуда он: от Фомы или от Еремы. Но ведь и я - от этого же "гормона". И не одинок. Что бы ни было с моим народом, пока народ существует, я с ним. Иначе меня нет.

Это не значит плыть по течению. Я все силы могу положить на то, чтобы Фома и Ерема стали лучше, добрее, умнее. Я могу быть в оппозиции всему, что в моем народе вызывает у меня оторопь или отчаяние. Но - в МОЕМ народе, которому я не изменю и против которого не пойду.

Саша и Лева. Молодожены. Фото: Из архива семьи Аннинских

Какие бы швейцарские робеспьеры или голландские жестянщики ни потрясали мое духовное пространство, я жив, пока дышу этим пространством. Царское ли оно, советское, республиканское или федералистское, всемирное или калужско-тамбовское, пусть все перемешивается, но - вокруг точки выбора.

Что мой народ стерпит, то и я стерплю. Там, где мой народ окажется, там и я.