Лев Александрович Аннинский (7 апреля 1934 - 6 ноября 2019). Советский и российский литературный критик, историк, публицист, эссеист. Автор более 30 книг. Трехкратный лауреат ТЭФИ как сценарист. Обозреватель журнала "Родина" с 1991 года. Неофициальное прозвище в редакции - Есаул (за казацкие корни).
Лев Аннинский.
О ВОВ
Современное массовое сознание, оголтелое от спешки, аббревиатурит все и вся. Какое-то помешательство сокращений. Гонка по порубленным словам, понятиям, символам...
Но есть вариант, по мне, невыносимый. Настолько, что и привести здесь с ходу сокращенный обрубок мешает отвращение. Но вот полное имя того исторического события, которое скручивается в словесный крючок:
Великая Отечественная война.
Мне было семь лет, когда эта война началась, и одиннадцать, когда она завершилась Победой. Четыре года она врывалась в мое детское сознание из репродукторов - стальным голосом Юрия Левитана, читавшего боевые сводки. Сводки дышали героикой и гибелью. Я мало что понимал в том, что и почему происходит на театре боевых действий, - но интуитивно, неопровержимо знал, что война против Гитлера - это или Победа, или гибель.
Не абстрактно-отвлеченная гибель, а моя личная, неотвратимая - и потому, что я советский человек, и по обеим линиям происхождения: отец - коммунист, фронтовик-доброволец, мать - еврейка...
Исход войны означал для меня либо спасение при нашей Победе, либо гибель в фашистском концлагере вместе с матерью. Я уже знал, что Гитлер планирует уничтожение приговоренных им народов: цыган и евреев, а там и коммунистов. Гитлера я ненавидел, Сталина почитал спасителем. И это на всю жизнь - и мою, и всего моего поколения спасенышей войны.
Не Второй мировой, которая гремела где-то вдалеке, а той, которая стала частью моей судьбы, моей жизни. Она-то и назвалась Великой Отечественной.
Меня коробит, когда в статьях нынешних торопливых публицистов ее имя скручивают до обрубка. Ладно, если бы происходило это только ради экономии места (хотя и это кощунственно). Но скручивание имени Великой Отечественной войны связано с желанием некоторых зарубежных идеологов вытравить ее из памяти людей. Чтобы Советская Держава не была увековечена как спасительница европейских народов от гитлеровского фашизма и национал-социализма, а осталась где-то сбоку...
К этим историкам я отношусь с горьким сожалением, а к их лингвистическим упражнениям - с чувством гадливости.
Я понимаю моих сверстников, которые близки к бешенству, созерцая эти упражнения.
Запретить ВОВ я не могу. Я по характеру вообще не могу ничего запретить. Но могу воззвать к таким воителям-сократителям, если они еще не лишились памяти, - последовать совету поэта Аронова "остановиться, оглянуться".
Прежде чем выскабливать понятия истории до скользкой бессмысленности - остановиться и оглянуться, осознав, что значат эти понятия для наших сограждан, переживших страшный Двадцатый век.
"Родина" N 1, 2018
О фашизме
Фантастическая методичность убийц Освенцима почти неправдоподобна для нормального человеческого сознания. До чего же аккуратны и деловиты! Прибывающих распределяют на четыре группы.
Первая - три четверти доставленных - умерщвляется в газовых камерах за несколько часов. Отбор продуман: это те, кого невозможно использовать на работах: дети, старики, непривлекательные женщины...
Вторая - пригодные к работам - распределяется по предприятиям; эти вкалывают, сколько хватает сил, потом погибают от болезней и избиений, либо их казнят за неповиновение.
Третья - карлики, близнецы и прочие генетически непригодные особи - попадает к доктору Менгеле, для его медицинских экспериментов.
Четвертая - преимущественно привлекательные женщины - отбирается для использования немцами в качестве личной прислуги. В эти подробности не вдаюсь; звери, так сказать, остаются людьми именно в постелях...
И вот еще одна группа, присылаемая в лагерь Освенцим уже с противоположного конца полигона, - для воспитания. Это эсэсовцы, которые должны наблюдать, как следует уничтожать евреев, привыкать к этому делу, вырабатывать в себе решимость.
Комендант лагеря отмечает, что некоторые эсэсовцы при виде "окончательного решения еврейского вопроса" теряют дар речи... На что оный комендант (Рудольф Гесс) отвечает, что все человеческие порывы должны уступать место железной решимости при выполнении приказов фюрера.
Фантастическое сочетание железной решимости и трогательной предусмотрительности, которая проявлена по отношению к... собакам.
В октябре 1942 года берлинское начальство решает выстроить в Освенциме псарню. На содержание 250 псов выделено 80 100 марок. Ветеринарам приказано следить за тем, чтобы четвероногим были созданы человеческие условия: спецкухня, ветлечебница, газоны вокруг собачника. Рейхсфюрер СС надеется, что собаки приучатся окружать узников, как отару овец, и это исключит попытки побегов.
И тем не менее история Освенцима знает около семисот попыток побега. Успешных - триста.
Если кто-то бежал, всех его родственников (если находили) арестовывали и отправляли в лагерь смерти. Всех заключенных из блока бежавшего убивали. По свидетельству лагерного начальства, этот метод был куда эффективнее, чем собачья стража.
Люди все-таки превзошли собак в деловитом озверении.
"Родина" N 1, 2015
О Ленине
Да не обманет нас умиротворенное название коржевского полотна: смысл этой беседы трагичен, полон горечи и памяти невыносимой.
Так и жизнь Гелия Коржева, внешне счастливая, полна глубинных раздумий о цене счастья.
Художественный институт имени Сурикова; по окончании - живопись и преподавание. Премии, награды... Впечатляющий перечень высоких званий: народный художник РСФСР и СССР, действительный член Академии художеств, лауреат Государственной премии СССР, а до того - лауреат премии РСФСР имени Репина... между прочим, за живописный триптих "Коммунисты"...
А рядом - боль. "Следы войны"... "В дни войны"... "Опаленные огнем войны"... "Заложники войны"...
Никакого официоза - кровавая печать только что прогремевшей народной беды - на всех этих сериалах: вроде бы вписываются в социалистический реализм, но внутренне абсолютно от него не зависят. А зависят - вот от той самой кровавой цены истории.
И такое же непреходящее ощущение трагической цены и расплаты - в облике героев мировой истории.
Дон-Кихот - поверженный. Рука еще сжимает рукоять меча, и голова перевязана, а глаза мучительно распахнуты в бесконечность...
Гомер, изваянный на века, - закрывает глаза, загадочно осмысляя смысл происходящего...
И "Слепой певец" с аккордеоном. Аккордеон, конечно, 1945 года...
Российская, советская история - в контексте тысячелетних испытаний, оставляющих кровавые следы.
Вот теперь всмотримся в "Беседу", которую иные историки нашей живописи склонны считать чуть не запрещенной при советской власти.
"Беседа" завершена в 1987-м, через два года после награждения живописца орденом Ленина.
Ленин с орденского аверса устремлен вперед. Этот - молчит, надвинув на глаза знаменитую кепку. "Молчит" и фон: каменная кладка стены, окно, забранное решеткой. И собеседник Ленина тоже молчит. Руки, покореженные многолетней работой, сложены на посохе. Седина окаймляет лицо, на котором застыло пережитое. Глаза - не видят. Или видят свое - погасшие для внешнего мира, который лучше бы не видеть.
Вот он, русский человек, переживший революционную жуть. Ослепший от несчастий. Вспомнивший Христа в разгар атеистического безумия. Опомнившийся после гражданского братоубийства. Готовый к новым смертельным испытаниям после очередных передышек.
Это и есть тема "Беседы". Тема раздумий, подсказанных Коржевым вождю. Раздумий о том, что произошло с Россией.
Не только Россия воскресает в этих раздумьях. Отчаянный Дон-Кихот воскресает. Загадочный Гомер воскресает. И наш родной Иван, которому хочется крикнуть:
- Вставай! Все поправимо! Ничто не потеряно! Вставай же!..
"Родина" N 10, 2016
О ГУЛАГе
Боюсь, что сталинский террор был неизбежен. По той самоотверженной логике, по которой русские оплачивают свое спасение в смертельных ситуациях. Любой ценой! Сжигая столицу (как в 1812 году). Выкашивая (в 1930-е) комсостав армии из страха мятежа - жуткой, убийственной ценой вколачивая народ в законы военного времени. Великую Отечественную войну выиграли советские люди. Припрет - повторим. Не из восторга перед прошлым. А из инстинкта спасения.
Но ГУЛАГ, ГУЛАГ, куда душе от него деться?
Сколько энкавэдэшников в конце 30-х годов выносили и исполняли приговоры?
Историки говорят: около сорока тысяч. Как жили дальше эти палачи, ставившие соотечественников к стенке? Тысяч пятнадцать, по подсчетам тех же историков, встали к стенке сами. А если не к стенке, так в зону! Отсиживать! А потом в штрафбаты, под германский огонь. Целеньких не осталось.
Так где тут палачи и где жертвы? По очереди?
Никакого оправдания сталинскому террору не может быть. Террор фатален. При Троцком было бы что-то похожее, хотя при другом порядке имен. Поэтому и боль неизбывна.
Потрясает недавно опубликованная в интернете и получившая широкий резонанс исповедь Юлии Зыряновой, узнавшей, что ее прадед - "сталинский палач".
"Я не сплю уже несколько дней, просто не могу и все... Умом понимаю, что я не виновата в произошедшем, но чувства, которые я испытываю, не передать словами..."
Юля написала это Денису Карагодину, который досконально расследовал убийство своего прадеда. И обнародовал в том числе фамилию особиста, убившего 21 января 1938 года Степана Карагодина, а вместе с ним еще не менее 35 человек.
Но у внучки особиста был и свой тридцать седьмой:
"Отца моей бабушки (маминой мамы), моего прадеда, забрали из дома, по доносу, в те же годы, что и вашего прадедушку, и домой он больше не вернулся, а дома остались 4 дочки, моя бабушка была младшей... Вот так сейчас и выяснилось, что в одной семье и жертвы, и палачи..."
Кто сажал и ставил к стенке - кто сам сел или встал к ней.
"Стена, да гнилая, ткни, и развалится", - высказался когда-то брат казненного революционера - и получил эту стену в свое распоряжение.
Если не тыкать - может, и не развалится. А если дотыкаешься до чаемого развала - под развалины и ляжешь.
Со всеми вместе.
"Родина" N 4, 2017
О "Черном квадрате"
Мой вкус еще не настолько оквадратился, чтобы каждый раз при имени Малевича возникал в сознании именно его "Черный квадрат". После "Квадрата" он прожил еще два десятка лет и работал до последнего часа - между прочим, как сознательный советский художник. В досталинское время дослужился до должности наркома, ведал сектором ИЗО по линии Наркомпроса - без дела не оставался и как функционер.
Но главное - продолжал писать картины. Маслом.
Почему же "Черный квадрат" в памяти людей пересилил все?
Давайте вспомним момент создания. 1915 год. Ленин еще не поднял власть, валяющуюся в грязи. Ни одна обессилевшая группа не решается на переворот. Решается - художественная элита, которая на место полудохлого декаданса ставит "супрем", что с латыни переводится как доминирующая идея, всеподавляющий мотив.
Идея Малевича (в моем понимании) проста и логична: если на место общего бессилия должна прийти сила, то этой силе надо обеспечить форму, в которой она обретет общеобязательность и человеческий смысл.
Но сколько потаенного вообразили современники "Черного квадрата"! Сколько загадок подбросил им Малевич! Ну почему грани его "Квадрата" микроскопически непредсказуемы?!
Теперь уже не определишь.
Да и не надо.
Незачем коллекционировать узоры на черном: это не прибавит и не убавит ровно ничего. Из десятков отзывов на "Квадрат" существенным мне представляется лишь суждение Александра Бенуа; крупнейший художественный критик того времени прошелся по залу выставки и обнаружил "Квадрат" Малевича в святом красном углу.
- Несомненно, это и есть та икона, - заметил Бенуа, - которую господа футуристы ставят взамен Мадонны.
Вот это суждение - в самую точку! Взамен Мадонны! Художественная идея может принимать ту или эту форму, но содержание зависит от состояния народа. Всегда! Хотя художник может опираться хоть бы и на латынь...
Мне понять Малевича помогают не супремы его интеллекта. А написанный маслом его автопортрет. Широко открытые темные польские глаза. И вопрос современникам, ради которого вот-вот отверзнет уста Казимир Северинович:
- Так вы решили, какая формула поможет? А если треугольник? Или какой-нибудь семисторонний псевдокрученик? Или патронташ о двадцати карманах?
Он выбрал "Квадрат". Почему черный? Объяснений много. У меня свое. Веку массовой культуры нужны простейшие решения. Конечно, черный! Цвет нашей неистребимой агрессивности.
"Родина" N 2, 2018
О Шукшине
Девяностолетие Василия Шукшина - дата, в которую мы всматриваемся сегодня: что-то станется дальше с этими текстами? И что будет с нами - когда 100 лет исполнится Василию Макаровичу?
Не угадать?
И я когда-то, когда впервые перечитал его от корки до корки, - не угадал бы сегодняшние к нему вопросы. Потому что вопросы эти универсальны и неотменимы.
Со странным чувством перечитываю сегодня мои тогдашние суждения о Шукшине. Тогда - смутноватые, теперь они взывают к ясности.
"Чем только ни заполняет шукшинский человек пустоту в душе. Тайно пишет что-нибудь: трактат о государстве... живописное полотно... куплетики для эстрады. Вечный двигатель строит. Смущенно и робко просит выслушать, оценить. Чутко ловит вынужденность, неискренность в похвале. И тогда - "взмывает от ярости" и готов спустить недогадливого ценителя с лестницы, убить, разорвать..."
Василий Шукшин - из тех, кто ставит перед нами ощущение пустоты, которую надо заполнять.
Эта пустота - главная черта бытия и смысл его, никогда до конца не постигаемый. Ее и помог мне обнаружить Василий Шукшин, когда я прочел его "сплошь". И эту пустоту он смог обнаружить. Где?
Во мне же самом.
В баньке ли парится шукшинский герой, в церкви ли молится - бездна в его душе. Я почувствовал это много лет назад. И чувствую теперь, когда мы говорим: ему девяносто.
Не о впечатлении читательском он думает, не о потрясении зрительском, а туда, в корень, устремлен, в суть бытийную, в реальность, которая за текстом, за сценой, за пленкой, за писательством, за художеством...
Вопросы Смысла бытия продолжают его дух мучить. И ответов окончательных как не было, так и нет.
И не бывает их - окончательных.
А вот способность Шукшина мучиться и мучить нас этими вопросами - она есть и в 90. И останется в 100... а там и дальше каждая эпоха будет спрашивать, зачем ей жить.
Когда есть такие люди, это наше счастье.
Жить надо с ощущением, что есть на кого обернуться.
"Родина" N 7, 2019
О себе
- Так бывает - что песенка спета,
- Если гаркнет любимая: "Вон!"
- Вот и бродит по улице где-то
- Одинокий небритый гормон.
Уму непостижимо, какая шебутная песенка навела меня на нижеследующие глубокомысленности.
Всколыхнулась запавшая смолоду в память мокроусовская одинокая гармонь, чаявшая воссоединить в послевоенной русской деревне распавшиеся края - так и воззвали они из дали, великим Исаковским воспетой:
- То пройдет на поля за ворота,
- То обратно вернется опять,
- Словно ищет в потемках кого-то
- И не может никак отыскать.
И воскресил в журнале "Нева" этого одинокого страдальца уже в облике сегодняшнего обросшего бомжа Евгений Степанов, пятидесятилетний мастер стиха, донесший в Москву из тамбовской дали ощущение огромной страны, по которой гуляют теперь потомки тех послевоенных гармонистов, что не давали заснуть овдовевшим солдаткам и подросшим невестам.
Почему я приемлю другое пронзительно-талантливое стихотворение Степанова?
- Эпоха распиленных грантов,
- Эпоха фальшивых талантов,
- Эпоха войны и вранья.
- И я здесь - так вышло - и я...
И война никуда не денется, и вранье придется расхлебывать, и таланты выискивать в потоке литературной лжи. Степанов все это знает.
И я...
- Эпоха большого гоп-стопа,
- Эпоха фейсбучного трепа.
- Такая, видать, колея.
- И я здесь - так вышло - и я...
Выучу и что такое гоп-стоп, и что такое фейсбук (экстремистская и запрещенная в России организация - прим. ред.), хотя оно и отскакивает от языка. Но сам язык неотменим. У голландца - голландский. У меня - русский.
- Лачуги, лачуги, хоромы.
- Эпоха Фомы да Еремы.
- И - музыка-ворожея.
- И я здесь - так вышло - и я.
Лачуги перестраиваются в небоскребы? Пусть. Хоромы могут опять превратиться в детдома? Могут. Небритый бомж будет вспоминать, откуда он: от Фомы или от Еремы. Но ведь и я - от этого же "гормона". И не одинок. Что бы ни было с моим народом, пока народ существует - я с ним. Иначе меня нет.
Это не значит: плыть по течению. Я все силы могу положить на то, чтобы Фома и Ерема стали лучше, добрее, умнее. Я могу быть в оппозиции всему, что в моем народе вызывает у меня оторопь или отчаяние. Но - в МОЕМ народе, которому я не изменю и против которого не пойду.
Какие бы швейцарские робеспьеры или голландские жестянщики ни потрясали мое духовное пространство, я жив, пока дышу этим пространством. Царское ли оно, советское, республиканское или федералистское, всемирное или калужско-тамбовское, пусть все перемешивается, но - вокруг точки выбора.
Что мой народ стерпит, то и я стерплю. Там, где мой народ окажется, там и я.
"Родина" N 8, 2015
В "Родине" его звали Есаулом...
В тот день Лев Саныч пришел в редакцию по торжественному поводу: "Родину" - и его, конечно, - награждали за производственные успехи (снимок 1). После официальных церемоний в конференц-зале "Российской газеты" пили чай у нас на 12-м этаже, вспоминали, смеялись. Фотографировались, не думая, что это наш последний общий снимок с Есаулом...
А это его последний (снимок 5). Он выходит из редакционного подъезда. Идет под дождиком по крыльцу. Осталось несколько ступенек до такси. За спиной - долгая достойная жизнь со своей "Родиной".