Режиссер и худрук РАМТа Алексей Бородин отмечает свой 80-летний юбилей

Этот год оказался юбилейным не только для Алексея Бородина, но и для театра, которым он руководит уже 41 год: Центральному детскому/РАМТу исполняется 100 лет. Мы встретились с Алексеем Владимировичем между репетициями, чтобы узнать, как чувствуют себя два юбиляра.

Как чудесно почти совпали два юбилея - ваш и театра (в июле). Можно было бы и соединить...

Алексей Бородин: Ну что вы - все-таки 100 это 100! Хотя что такое столетие для вечности! Днем рождения театра считается 13 июля 1921 года. С этого дня детский театр стал делить здание с кинотеатром "Арс" на Тверской, где теперь Электротеатр Станиславский.

Я не знала, что они там начинали!

Алексей Бородин: Начинали они вообще на телегах! Наталья Сац и Кторов в самом начале разъезжали на телегах и там устраивали такие уличные представления для детей. А потом Сац добилась того, чтобы им дали помещение "Арса", где они и работали до 1936 года. Того самого года, когда из этого здания на Театральной чудовищно выперли МХАТ 2-й, и под абсолютно ханжеским лозунгом "все лучшее - детям" вселили детский театр. Но Наталья Ильинична недолго проработала здесь. В 1937 году ее как жену врага народа арестовали и отправили в лагерь. Мхатовско-вахтанговская линия всегда торжествовала в Центральном детском. Потом сюда пришел выдающийся директор Константин Шах-Азизов, он и привел сюда Марию Осиповну Кнебель, когда ее выгнали из МХАТа. Это была уже середина 50-х годов, здесь начали работать Эфрос, Ефремов, были поставлены "В поисках радости", "Димка-невидимка", "Друг мой, Колька!" и все эти замечательные спектакли, с которых началась оттепель.

Мне кажется, что сегодня мы остро нуждаемся в новой книге об истории Центрального детского/РАМТа, с новыми документами и публикациями. Предполагается что-то в этом роде?

Алексей Бородин: Мы издавали книжки к разным юбилеям, но сейчас, делая большую новую книгу, обнаруживаем удивительные сюжеты. Я был поражен тем, что с Сац связано авангардное начало театра. Там работали самые знаменитые художники русского авангарда. Книга получится, я надеюсь, очень серьезная.

Речь моя была недолгой: Так давайте в поисках радости жить

Вас не удивляет, что Кнебель пришла в то самое здание, в котором работал ее гениальный учитель, Михаил Чехов, откуда он навсегда уехал в 1928 году?

Алексей Бородин: Да, правда, удивительное совпадение! У нас, кстати, еще один юбилей - 200-летие самого здания. В нем были знаменитые дворянские балы, потом студия Островского, Ленского, потом Незлобинский театр, потом Театр для детей (позже - Центральный детский, а уже потом, при мне - РАМТ). Софья Апфельбаум (директор театра) утверждает, что на примере этого здания можно изучать историю театра. Книгу об этом делает замечательный исследователь архитектуры Мария Нащокина.

Сила места - вещь удивительная! Не потому ли здесь так расцвел талант Кнебель, здесь родился режиссер Эфрос. Я учился в последних классах школы и прекрасно помню его "Бориса Годунова", в котором играл Олег Ефремов, ну и, конечно, все его знаменитые премьеры - "Перед ужином", "Они и мы". А "Друг мой Колька!" вообще был великим спектаклем. Почему вдруг сюда, в ведомственный, так сказать, театр (как Театр транспорта, Театр армии), приходили выдающиеся люди? Только что Егор Перегудов сделал показ оперы "Петя и волк", написанной по заказу Сац для Детского театра. Еще нашли неизвестные ноты совершенно замечательного композитора Леонида Половинкина, который оказался в тени своих более великих современников! То есть к этому театру относились как серьезному художественному заведению. Не говоря уже о 50-х годах, когда здесь был самый живой театр эпохи. Мне повезло, что я застал многих из тех, кто работал здесь во времена моей юности. Я ведь три года до режиссерского учился на театроведческом факультете, у Маркова. И когда надо было выбрать какой-то театр для созерцательной практики, я выбрал Центральный детский, вы представляете?!

Еще одно удивительное совпадение...

Алексей Бородин: И вот в канун Нового, 1980 года меня вызвали в Москву и предложили принять Центральный детский. Что и случилось 4 января.

Каким вы застали театр вашей юности?

Алексей Бородин: Это был уже не тот театр, который я знал. Обстановка была очень неприятная. Представлял меня тот же министр ("думал ли я, когда писал, что буду..."), который когда-то выступил против моего спектакля в "Театральной жизни". Речь моя была недолгой. Я напомнил, что здесь когда-то шел спектакль "В поисках радости": "Так давайте в поисках радости жить". Я не мог себе и представить, что эти поиски растянутся так надолго. Работа, репетиции, репетиции...

Вы выпустили в этом сезоне "Горе от ума", важное высказывание. Как смотрите сегодня на эту уже завершенную работу?

Алексей Бородин: Хотелось перевернуть представление об этой пьесе. Вот Чацкий, которого три года не было, влетел как в дом родной, значит, не такой уж этот Фамусов тупой и мерзкий. Значит, это вполне либерально настроенный человек, с которым юный Чацкий вел беседы, разделяя многие взгляды. Наверняка он его и воспитал. Просто три года Чацкий был за границей, за это время тут все изменилось. В чем юмор? Человек рассчитывает на то, что все будет как прежде. Он приезжает, а все наоборот. Но Фамусов, как мы стремились показать, прекрасно знает цену всем этим Максим Петровичам и прочим. Попробовали либеральные идеи - ничего не работает. Значит, надо устанавливать прежние порядки. И вот он поглядывает на Чацкого, мол, попробуй... И тогда "Горе от ума" предстает драмой, которую мы с вами переживаем. Это наша драма. Грибоедов разделяет все взгляды декабристов. Все! На юге - Пестель, на севере - Рылеев, со всеми он связан, все его зовут в тайное общество, он абсолютно разделяет основные идеи - и никуда не идет. Понимает, что никакого смысла в этом нет. Он реалист, работает на госслужбе. Почувствовать эту двойственность было очень важно. Нет в этой пьесе ничего однозначного.

Опыт "театрального дела", которое коснулось вашего театра непосредственно, наверное, определил интонацию спектакля: в ней нет резкости, а есть мягкое чувство горечи.

Алексей Бородин: Ничего кроме иронии, сарказма тут, на мой взгляд, быть не может. Научил меня этому Стоппард. В новой его пьесе "Леопольдштадт" о еврейском квартале Вены, действие которой происходит с 1855 по 1950 год, этот сарказм становится еще мрачнее. Все пропитано горечью, но жизнь так и проживается, позволяя в трудные времена, которые кажутся порой торжеством мрачного абсурда, не терять души прекрасные порывы. Мне кажется, мы начинаем по-настоящему жить, когда понимаем, что жизнь - это противоречие.

Тема поколений кажется основной в вашем театре.

Алексей Бородин: Для меня это основная, может быть, наиважнейшая тема. Почему я так активно молодежь зову. Потому и сцены у нас растут как грибы - Черная комната, Белая комната, Маленькая сцена, Двор. С другой стороны - мастеров, таких как Карбаускис, Бутусов. Мне хочется себя самого ставить в контекст. Самое страшное в нашей профессии - это самодовольство, остановка, которая все убивает. А кроме того, у меня есть еще мысль, что время линейного театра прошло. Сегодня я воспринимаю театр как броуновское движение, моя задача только держать берега, чтобы все не растеклось за пределы моих представлений о том, что есть что. В один день у нас репетировались девять спектаклей! Сумасшедший дом. Но мне кажется: третьего не дано. Или стагнация, или такое безумное кипение. Но сейчас, по-моему, такое время, что должно кипеть.