Нетребко и Эйвазов спели в Большом театре "Манон Леско"

Название "Манон Леско" появилось в афише Большого театра впервые, причем, по инициативе Анны Нетребко и Юсифа Эйвазова, выбравших оперу Джакомо Пуччини для своего дебюта в Большом. Теперь любовный бестселлер по мотивам "Истории кавалера де Грие и Манон Леско" аббата Прево будет идти в Москве сразу в двух версиях: в Музыкальном театре К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко - "Манон" Жюля Массне, в Большом театре - "Манон Леско" Джакомо Пуччини. Спектакль поставили режиссер Адольф Шапиро, дирижер Ядер Биньямини (Италия), хореограф Татьяна Баганова и художник Мария Трегубова.

Лолита-Нетребко создает всем своим взрослым существом беспечный образ юности

Надо заметить: что в репертуаре Анны Нетребко есть обе девицы Манон: французскую она исполняла в Вене, в Лос-Анжелесе, в Берлине, итальянскую выучила вместе с Юсифом Эйвазовым в Римской опере под руководством Риккардо Мути. В этом году супруги исполнили "Манон Леско" в Зальцбурге в концертном варианте. И то, что на сцене Большого они предстали спаянным дуэтом Манон и де Грие, чувствующим всю музыкальную нюансировку, артикуляции и веристские детали партитуры Пуччини, было очевидно с первых же нот. Именно этот твердый вокальный граунд придал премьере тот высокий музыкальный градус, который поначалу, казалось, недостижим. Чрезвычайно интересная в фактурном смысле работа дирижера Ядера Биньямини, сумевшего "осветлить" тяжелый пуччиниевский оркестровый массив, дать поиграть легким тембрам деревянных и скрипок, вывести на поверхность изящество мадригалов и барочных менуэтов, отсылающих к любовной буколике куртуазных времен, и тут же - надрывная экспрессия веризма, без дешевого мелодраматизма. Но все эти достоинства оркестровой работы открылись не сразу. Поначалу звук оркестра показался тускловатым, хоры расходились с оркестром, вокальные партии гасли где-то в глубине сцены. По ходу спектакля музыкальная картина постепенно выровнялась, заполнив финал с умирающей в пустыне героиней роскошной звуковой картиной, пульсирующей траурным рокотом литавр. И что существенно - пуччиниевский оркестровый гигантизм под руководством Биньямини не поглотил в спектакле ни одной арии, оставаясь все время внятным и сбалансированным по звуку.

По режиссерскому решению Адольфа Шапиро все интермеццо оркестра сопровождались в спектакле экранными письменами, через бегущие на экране буквы дневника де Грие соединившими на сцене разные миры: архетипический (воспоминание) и чувственный, экстатический. Сам спектакль оказался переполненным условными, метафорическими образами: белый "игрушечный" макет неведомого города, среди крыш и стен которого по "лилипутским" улицам передвигались странные существа в одеждах диковинного кроя, сочетающих красно-зеленые цвета, старинные панталоны и кеды. Вместо солнца над крышами летал бумажный воздушный шар. Это мир детства - беспечный Эдем, среди обитателей которого появились пуччиниевские герои - Манон-Нетребко в белой вязаной шапке, нимфетка с куклой в руках, и романтичный де Грие-Эйвазов. Тенор с первой ноты растягивал каждый звук, придавая значение каждому слову, которое обернулось для него роковой любовью. Лолита-Нетребко "порхала" по сцене, создавая всем своим взрослым существом беззаботный образ юности. Стремительная "карточная" игра между братом Манон (Эльчин Азизов), напоминающим Мефистофеля, и Жеронтом-стариком (Александр Науменко) вписалась в общий метафоризм спектакля.

Нимфетка, доставшаяся старику, попала в кукольный мир, где она сама - "кукла". Ее гигантский "двойник" - кукла под колосники - еще одна метафора спектакля. Теперь уже не беззаботная, а в образе "травиаты" - Манон скучает среди гигантских бусин-шаров самыми разными способами: наводит белила и помаду, танцует с экстравагантным Учителем танцев (Марат Гали), обряженном в балетную пачку, поет свою арию, балансируя, как акробатка, на шаре. Кукла моргает. И кажется, что опера Пуччини безнадежно увязла в неживом метафорическом языке спектакля - в этих условных пространствах макетов, шаров, треугольников. Но появляется на сцене Эйвазов-де Грие, и героиня Нетребко в дуэтах с ним "оживает", хотя их сцены любви полны не привычного оперного пыла, а внутренней экстатики. Они поют медленно, почти по буквам растягивая слова, иногда форсируя звук, но добиваются того, что в спектакле постепенно включается эмоция. Пространство сцены освобождается: в третьем действии на сцене остается только люк, из которого вытягивают измученную арестантку Манон в потрепанном "травиатовском" платье, и бумажный кораблик - образ надежды на возвращение в утраченный Эдем. Финал спектакля - пустая коробка сцены, медленно наполняющаяся чернотой - надвигающейся смертью Манон. И здесь вдруг открылась высота, к которой стремится опера Пуччини: любовь и смерть, как целое, как транс, как невозможность быть друг без друга. Поют только двое - Нетребко и Эйвазов, в исступлении от того, что происходит. Манон медленно умирает: буквы на экране растекаются чернилами, голос ее фиксирует каждый миг этого ужаса - надвигающейся смерти, холода, темноты. Драматургия сцены строится как аффект смерти и любви, и каждая нота звучит здесь как крик - обоих, и Манон, и де Грие. Режиссер и оставил их вместе, по одну сторону занавеса, метафорически отделив вечное от бренного.