Вчера в наш дом на улице "Правды" (журнал "Родина" второй год входит в цепочку изданий "Российской газеты") пришла радостная новость: премия правительства в области СМИ за 2015 год присуждена обозревателю "Родины" Льву Александровичу Аннинскому. Нашему дорогому Льву Санычу, тишайшему в быту и яркому, непредсказуемому, бескомпромиссному в творчестве.
Его родители шли одной дорогой: ликбез - наробраз - институт. Официально расписаны не были. На вопрос о браке отвечали: "Может, еще и в церкви повенчаться?"
"По их временам аргумент убойный, - много позже грустно усмехнется сын. - Когда отца убили, я остался единственным доказательством, что моя мать вдова и что мне причитается пенсия за пропавшего без вести в 1941 году под Великими Луками старшего политрука".
В 1956 году будущий литературный критик Лев Аннинский окончил филологический факультет МГУ. И навсегда связал свою жизнь с русской литературой. Тысячи статей, десятки книг... В прошлом году он отметил почтенный юбилей. Но иногда нам кажется, что Лев Саныч остался тем шестилетним мальчишкой, который сыграл в довоенном фильме "Подкидыш" маленького мечтателя. Помните? "Хочу быть летчиком! - Ты еще маленький. - Ну танкистом! - И танкистом мал еще. - Ну пограничником! - Тоже мал. - Но пограничной собакой я могу быть? - Пограничной собакой можешь".
Лев Аннинский и сегодня смотрит на мир чистыми глазами довоенного пацана, о чем свидетельствует его статья из январского номера "Родины", в которой он трудится почти четверть века.
Слезами мы смываем ненависть
Со школы меня учили: патриот - человек, который любит Родину. И который ненавидит ее врагов. Но совместимы ли патриотизм и ненависть?
Гренадер Леонтий Коренной, о котором мы рассказываем в январской "Родине", вошел в историю еще и песней:
Сам Бонапарт его прославил,
Приказ по армии послал,
В пример всем русского поставил,
Чтоб Коренного всякий знал.
Замечательное свидетельство воинского уважения к противнику! Много ли таких примеров?
За шесть почти веков до Лейпцигской битвы Евпатий Коловрат по прозвищу Неистовый вышел драться насмерть против татар, подступивших к Рязани, по указу хана Батыя он был схоронен с воинскими почестями. Хан, впрочем, не ставил целью истребление рязанцев, он готов был принять под свои стяги всех, кто захочет ему служить... Так и Наполеон ведь не ставил целью уничтожение русских! Гитлер ставил. Это фашистское нашествие я пережил в детстве. Отечество было в опасности - и никакие контакты с врагом были немыслимы. Или победа, или гибель! Отцу моему досталась гибель. Мне на всю мою сиротскую жизнь - попытки преодолеть ненависть к немцам и как-то развести фашистских убийц с теми немцами, которые составили славу мировой культуры. 70 лет прошло: где мы теперь?
Мой внук-семиклассник носит из книжного магазина новенькие, отлично изданные в русском переводе жизнеописания фронтовиков-гитлеровцев. Я с тревогой жду, какие чувства вызовут у него мемуары воинов рейха, бомбивших Ленинград. Или он продолжает играть в войну? А моя немецкая библиотека пополняется книгами совсем иного толка. Герои этих книг никогда не были гитлеровцами. В Россию их забросила революционная эпоха, а иных едва ли не эпоха матушки Екатерины. И встретили они Вторую мировую войну полноценными советскими гражданами. Великая Отечественная разорвала их жизнь надвое: едва гитлеровцы стали продвигаться на восток, советская власть туда же на восток, только поглубже, начала отбрасывать наших этнических немцев. Один из них, тогда ребенок, выжил, вырос, стал поэтом, прозаиком, переводчиком, издателем. Вальдемар Вебер его имя, в котором русский и немецкий опыт соединились неразделимо. По месту жительства (в Подмосковье перебрался, в Москву не пустили) он назвал книгу автобиографических рассказов "101-й километр, далее везде". Везде - это в университетах Австрии и Германии.
Рассказчик - бывший школьник - описывает эпизод, когда его сосланной семье разрешили вернуться из Сибири в подмосковную деревню Карабаново (маму взяли в школу преподавать немецкий язык). Полуразвалившийся дом следовало отремонтировать; для этого назначен был знакомый штукатур с фабрики; он привел помощника, который представился неохотно и коротко:
- Ланг.
- Густавом его зовут, - уточнил штукатур дядя Федя.
Мать внимательно посмотрела в глаза незнакомцу:
- Гутен таг.
Отец был настроен не так благодушно: а вдруг это провокация и немецкий военнопленный подослан особистами... В общем, контакт был минимальный, пока однажды мать, измученная стоянием в очередях, сбросив сумки, не пожаловалась по-немецки:
- Как же я устала...
И вдруг немец отозвался:
- Откуда вы знаете мой диалект? У нас во всем лагере никто на нем не говорит...
Она проверила, не подслушивает ли их кто-нибудь чужой под дверью, и разговорилась с военнопленным. Исполненная чувств, вечером испекла немецкий пирог. Немец не решался прикоснуться. Она спросила, как такой пирог называется на его родине.
Немец тихо произнес:
- "Штройзелькухен"...
- А у нас он "Ривелькухен".
Он взял в рот кусочек и залился слезами.
Слезами мы смываем ненависть, покалечившую нас в истории.
Ненависть тихо уходит из памяти народов. Если ее не разжигать специально.