Представление о том, что две мировые войны, потрясшие человечество в первой половине ХХ столетия, были взаимосвязаны, безусловно, не относится к числу новых. При этом за событиями "большой истории" почти незаметны "маленькие люди". Безвестные военнопленные иностранцы, чьи судьбы были и уникальными, и вместе с тем вполне заурядными, стали частью того самого "материала", из которого лепилась "большая история". Со всей наглядностью это демонстрирует жизненный путь военнопленного Фридриха Гофмана, который, рассказывая о себе под протокол следователя НКВД в конце 1941 г., вряд ли осознавал, как парадоксально переплелись в его судьбе личное и общественно значимое.
Путь пленного
Мальчик, которого назвали Фридрихом, родился в 1886 г. в Чешской Силезии, в городе Браунау (ныне Броумов) в семье трубочиста, этнического немца Э. Гофмана1. Когда Фридриху исполнилось 9 лет, его отец умер, оставив сиротами восемь детей. Через пять лет, закончив семь классов школы, Фридрих поступил учеником к сапожнику-кустарю и получил профессию, обещавшую кусок хлеба в любое время. До декабря 1914 г. он проработал подмастерьем в разных мастерских на территории Австро-Венгрии и Германии. Начавшаяся Первая мировая заставила Ф. Гофмана, как и тысячи других мужчин, сменить фартук сапожника на форму пехотинца австро-венгерской армии. Воевал он в Карпатах, но уже в мае 1915 г. попал в плен.
Вместе с товарищами по несчастью Ф. Гофман отправился в глубь России, в Вятскую губернию, где их ждала работа по строительству железной дороги между поселком Ижевского завода и пристанью Гальяны на Каме. Пленных, как вспоминал Гофман, "били, плохо кормили", что, впрочем, было не редкостью2. Так продолжалось до весны 1916 г., когда вместе с другими пленниками Гофман попал в ближайший лагерь военнопленных в Сарапуле. Совсем скоро в числе еще 45 военнопленных Гофман отправился еще дальше на Восток России. Путешествие закончилось в уездном городе соседней с Вятской Пермской губернии Екатеринбурге, служившем с февраля 1915 г. "перевалочной базой" для пленных3. Отсюда, из распределительного пункта, Фридрих попал в поселок Дегтярка, где основным местом работы пленников была шахта медного рудника. Но нашему герою повезло - он сменил темный сырой забой на место шорника при конном дворе.
Надежда на возвращение
Изменения российской политической палитры мало занимали простого сапожника. Им владела единственная мечта - вернуться домой. С приходом к власти большевиков она стала казаться близкой как никогда. Газета "Известия ВЦИК" 15 декабря 1917 г. с воодушевлением писала, что военнопленным "придется вернуться к выполнению их гражданского долга по отношению к тем миллионам их собратьев, которые не в концентрационных лагерях, а на свободе изнывают под игом империализма, под игом своих внутренних врагов - помещиков и капиталистов..."4
Однако обещанная пленным свобода приходить не торопилась. "Всем военнопленным объявили, что они свободны и могут ехать к себе на родину, но так как железнодорожный транспорт был в то время чрезвычайно загружен, нам воинский начальник сказал, что в ближайшие дни он военнопленных отправить не может и предложил нам где-либо устраиваться на работу", - констатировал позже Гофман.
В ожидании разрешения своей участи Гофман устроился сапожником в частную мастерскую некого Берсенева, проработав там вплоть до середины 1918 г., когда в Екатеринбург вошли белые. В таких людях, как Гофман, они проявили заинтересованность5. Как результат Гофман оказался прикомандирован к хозяйственной части 28-го Ирбитско-Перновского полка горных стрелков.
Тот факт, что Гофман в течение года обслуживал нужды врага, вернувшиеся в Екатеринбург в июле 1919 г. красные проигнорировали, в очередной раз пообещав ему, как и остальным бывшим пленным, скорое возвращение на родину. Но не тут-то было. "Вскоре нас отправили в Москву, когда туда приехали, нам объявили, что дальше отправить нас не могут, так как открылся Польский фронт, и сказали, чтобы мы устраивались куда-нибудь работать. Я, прожив в Москве примерно месяца два, решил поехать обратно в Екатеринбург, так как в Москве было много военнопленных и очень тяжело с хлебом".
Впрочем, в Екатеринбурге и окрестностях с хлебом было немногим лучше. "Снабжение беженцев и военнопленных продовольствием ... крайне неудовлетворительно, приблизительно с начала ноября месяца прошлого года замечается недостаток в следующих продуктах: сахаре, муке, обуви и обмундировании", - писал в начале 1920 г. начальник Верхотурского уездного управления по делам пленных и беженцев Калганов6. В этой связи наш герой на время предпочел превратиться из городского жителя в жителя сельского. Перемена эта, впрочем, могла быть продиктована еще и тем, что с введением в стране всеобщей трудовой повинности в феврале 1920 г. власти решили, что "все вражпленные, способные к труду, подлежат обязательному привлечению к работам общегосударственного значения"7.
Кустарь-одиночка с европейским типом сознания
В деревне, что помогла Гофману избежать очередной "обязаловки", бывший пленный быстро обзавелся домом и хозяйством. Помимо всего прочего, Гофман в деревенский период своей жизни обзавелся женой, вместе с которой где-то ближе к концу 1920-х гг. перебрался в Свердловск, бывший Екатеринбург, предварительно распродав все свои "богатства". Нетрудно догадаться, что в город Гофман возвратился неспроста. Вероятнее всего, он бежал от набиравшей обороты коллективизации, которая успешному кустарю-одиночке с европейским типом сознания не могла импонировать даже на уровне идеи, не говоря о практике.
В Свердловске Фридрих оказался в привычном окружении, которое составляли в основном такие же экс-военнопленные, как и он. По тем или иным причинам они не уехали на родину в период организованной репатриации, продолжавшейся до 1922 г. Часть из них в лице Густава Гайниша, Рудольфа Вебера и других в конце 1920-х гг. оставила СССР, после чего заколебался и Гофман. В 1928 г. из Чехословакии вернулся его хороший знакомый Майер. По примеру приятеля посетить родину решился и наш герой. "В Иностранном отделе Свердловского НКВД я получил визу на выезд и направился в Москву. В Москве, в Чехословацком консульстве, я предъявил свой чехословацкий паспорт и выразил желание поехать на родину... В декабре месяце 1928 г. я выехал через Польшу в Чехословакию... 22-23 декабря 1928 г. я прибыл в родной город Браунау. Я пробыл там два месяца... Я приехал в город Браунау под рождественские праздники. Остановился у своей матери и провел праздники со своими братьями, сестрами и многочисленными родственниками. Между прочим я также явился в местное полицейское отделение, где предъявил свой паспорт... На вопрос полиции, зачем я приехал в Браунау, я отвечал, что приехал повидаться с матерью, а на вопрос, почему я возвращаюсь снова в СССР, я ответил, что за 13 лет я отвык от родины, что там у меня жена и что, кроме того, там нет безработицы... В первых числах марта 1929 г. я возвратился в Свердловск", - рассказывал Гофман, отметив, что супруга, Мария Васильевна, ехать с ним не захотела, да и денег на это не было.
Посещение отчего дома, очевидно, затронуло в душе Гофмана те струны, которые до того молчали. Вернувшись в СССР, он без конца что-то менял в своей жизни, явно держась людей, так или иначе связанных с родиной. В Стране Советов таких было в избытке, чему способствовала политика индустриализации, сопровождавшаяся привлечением специалистов из-за рубежа. Устроившись в 1929 г. на базу по ремонту спецодежды при Свердловском пивоваренном заводе, уже в начале 1931 г. Фридрих ее оставил и поступил на должность переводчика треста "Уралуголь". Здесь он "обслуживал" немецких инженеров - горных техников Вистриховского, Оксмана, Кеслера и Пашенда. "Всего в системе "Уралуголь" я проработал полтора года. Из них месяцев семь я работал в Половинке, а остальное время - в Володарке (Пермской области, на шахтах Кизеловского угольного бассейна. - Н.С.) ... Между мною, Вистриховским и Оксманом весьма обострились взаимоотношения, так как они обращались со мной как со слугой", - отмечал Гофман. "Осенью 1932 г. работавший в Егоршинском шахтоуправлении инженер Ф[риц] Гофман прислал на мое имя телеграмму, предлагая мне работу переводчика на постройке электростанции в Егоршино (Свердловской области. - Н.С.)... Получив эту телеграмму, я взял расчет, прибыл в Егоршино и поступил на строительство электростанции, обслуживая в качестве переводчика трех иностранных специалистов-монтеров: Андерса и Зайделя (немцев из Силезии) и Беккаса (немца из Саарбрюккена). Я проработал в Егоршино примерно месяцев семь, после чего выехал в Свердловск", - резюмировал Фридрих.
Не имея в Свердловске квартиры, Гофман временно остановился у своего знакомого, экс-военнопленного Карла Ванечека, тем самым в очередной раз доказав, что плен и по прошествии более чем десятка лет не утратил своего интегрирующего значения. Эта закономерность подтвердилась еще и тогда, когда наш герой с помощью экс-военнопленных Локатоша и Грунта получил место в центральном ресторане областного центра, будучи "приставленным" к прибывшим сюда из Германии поварам Иозефу, Башану, Бауэру, Рейнгольду и Лоренцу. "В дальнейшем в связи с открытием ресторана и гостиницы "Большой Урал" всех этих поваров, а вместе с ними и меня перебросили в ресторан "Большой Урал". Заведующий рестораном предложил мне занять должность контролера кухни, на что я и согласился и проработал в этой должности больше двух лет", - говорил Ф. Гофман о самых, пожалуй, безоблачных годах своей жизни. Этот период его биографии закончился печально - тогда погибла его первая жена. Правда, уже в 1934 г. у Фридриха снова появилась семья, и из ресторана, где он дневал и ночевал, ему, по настоянию супруги Надежды Лаврентьевны, пришлось уволиться.
Какую родину выбрать?
Супруга Гофмана была не совсем здорова, что требовало присутствия мужа дома. Фридрих теперь в основном сапожничал, успев недолго поработать сторожем на экспериментальном заводе и продавцом в винной лавке. Затем были сапожные мастерские двух техникумов - железнодорожного и электротехнического, а также артель "Красный обувщик". В 1936 и 1938 г. в семье родились сыновья - Эдуард и Генрих, и вот тут-то и стало ясно - пора определяться с родиной. Та, первая, так и оставалась первой, и нити, которые с ней связывали, сапожник из Силезии обрывать не собирался. Одни бывшие пленники "империалистической войны" уезжали из СССР, их место рядом с Гофманом занимали другие. Между тем вторая родина Гофмана, родина его детей, все настойчивей и настойчивей требовала признания. Об этом свидетельствовало беспокойство власти по отношению к иностранцам, следы которого четко обозначились в "Положениях о гражданстве" 1924, 1930 и 1931 гг., переписной кампании 1926 г., паспортизации 1933 г. и Конституции СССР 1936 г.
Однако менять родину Гофман не торопился, проживая в СССР по виду на жительство. В отличие от многих других пленных, оставшихся в СССР, у Фридриха были необходимые документы, подтверждавшие его "иностранность", и он чувствовал себя вполне защищенным, не в пример тем 93 тысячам человек, статус которых за неимением нужных бумаг определялся как "лица, заявившие себя иностранцами"8. В 1938 г., когда был принят новый закон о гражданстве СССР, превративший всех этих людей в лиц без гражданства, Гофман оказался близок к тому, чтобы пополнить их список: срок действия его вида на жительство истек. Ему было предложено либо выехать из страны, либо оформить советский паспорт. Фридрих поступил иначе: он поехал в Москву и дошел до самого М.И. Калинина. Гофман настаивал на разрешении на выезд за пределы СССР с семьей, но добился только разрешения на собственный выезд, а потому все-таки остался. Менять чехословацкий паспорт на советский не пришлось - ему снова выдали вид на жительство. Но в 1940 г., когда такого государства, как Чехословакия, на карте Европы уже не было, национальные документы Гофмана превратились в бесполезные бумажки. Получив советское гражданство, Гофман, по некоторым сведениям, уже в 1941 г. пытался оформить германский паспорт, но сделать это не удалось.
Настойчивые попытки отстоять свою "иностранность" и, тем более, "немецкость" Гофману припомнили едва ли не сразу, как только началась Великая Отечественная война. И это неудивительно. Защищенный ранее чехословацким паспортом и благополучно переживший "немецкую операцию" НКВД, в ходе которой было репрессировано порядка 55 тысяч человек9, теперь он был безоружен. Уже 2 августа 1941 г. Гофман был арестован по обвинению в антисоветской агитации и участии в диверсионно-разведывательной организации, действовавшей в пользу германской разведки. 18 октября 1941 г. последний пункт из состава обвинения был исключен за недоказанностью. Но немецкого происхождения Гофмана, а также отсутствия у него "знакомств среди русских и, наоборот, обширных знакомств среди иностранцев" вполне хватило для того, чтобы осудить его по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР и приговорить к "высшей мере социальной защиты" - расстрелу.
Начальный период войны стал лишь толчком к столь незавидному разрешению судьбы Гофмана, поскольку в условиях постоянного поиска врагов экс-военнопленные Первой мировой, оставшиеся в СССР, просто не могли не попасть сначала в группу риска, а затем и в список жертв. Они как нельзя лучше подходили на роль иностранных шпионов или как минимум недоброжелателей советской власти.
За игрой слов "биография плена" и "плен биографии" скрывается значительно большее, нежели частная история неприметного сапожника из Браунау. Зловещая встреча в одной судьбе сразу двух мировых войн, свидетельствует о том, что плен в "эпоху катастроф"10 стал совершенно особенной формой несвободы. И она, будучи интересной не только сама по себе, со всей наглядностью демонстрировала сколь короткой была дистанция между свободой и несвободой в ХХ столетии.
Примечания
1. Государственный архив административных органов Свердловской области (ГААО СО). Ф. 1. Оп. 2. Д. 36102. Л. 13.
2. Nachtigal R. Die Murmanbahn. Die Verkehrsanbindung eines kriegswichtigen Hafens und das Arbeitspotential der Kriegsgefangenen (1915 bis 1918). Grunbach, 2001.
3. Уральская жизнь. 1915. N 45-47. 26-28.02.
4. Известия ВЦИК. 1917. 15.12.
5. Текст распоряжений о мобилизации ремесленников см.: Государственный архив в г. Шадринске. Ф. 22. Оп. 1. Д. 3302. Л. 22, 24.
6. Государственный архив Свердловской области. Ф. Р-1646. Оп. 1. Д. 3. Л. 91-96.
7. ГА РФ.Ф. Р-3333. Оп. 3. Д. 514. Л. 9.
8. Белковец Л.П. Иностранцы в Советской России (СССР): регулирование правового положения и порядка пребывания (1917-1939е гг.). Ч. 2 // Вопросы права и политики. 2013. N 6. С. 220-284.
9. Охотин Н., Рогинский А. Из истории "немецкой операции" НКВД 1937-1938 гг. (http://www.memo.ru/history/nem/Chapter2.htm, дата обращения - 15 марта 2015 г.).
10. Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий ХХ век. 1914-1991. М., 2004.