Поделиться
Супружеская чета Тарамаев-Львова когда-то служила в театре Петра Фоменко, а в кинорежиссуре дебютировала два года назад "Зимним путем" - там тоже была история мечтательного эскапизма, напарывающегося на суровую действительность и превращающегося в трагедию. Впрочем, "Метаморфозис" по сравнению с "Зимним путем" выглядит модницей рядом со скромной интеллигенткой. Теперь режиссеры увлечены невероятно красивой картинкой и нарядным символизмом в его самом пышном изводе. В том числе и об этом режиссеры рассказали в интервью "Российской газете".
Помните, с чего вся история с "Метаморфозисом" для вас лично закрутилась?
Тарамаев: У нас всегда импульсом служит эмоция, из которой затем все вырастает. Таким импульсом для нас стала скандальная история с обвинениями Майкла Джексона в педофилии, которая ускорила его уход. Мы посмотрели огромное количество документальных фильмов, где его совершенно беспощадно распинают журналисты. И он, будучи человеком, так до конца и не повзрослевшим, эдаким Питером Пэном, явился прототипом нашего главного героя. Спилберг как-то сказал: "Когда упоминают о Джексоне, у меня в голове возникает картинка олененка в горящем лесу". И вот эту картинку мы хотели воссоздать, когда писали сценарий "Метаморфозиса". Он поначалу даже назывался "Как Майкл". И Джексон у нас в этом сценарии присутствовал вполне осязаемо - второстепенный персонаж Евгения Ткачука был его страстным фанатом, копировал лунную походку и все в таком духе. Но, как это часто бывает, затем Джексон совершенно растворился, а все связанные с ним параллели ушли - остался только тот самый эмоциональный импульс.
Львова: Создание фильма - это ведь длительный процесс, на который влияет все, что с тобой в жизни происходит. У нас команда пополнялась людьми, каждый из которых привнес в картину что-то свое - и так вышло, что от изначальной задумки в "Метаморфозисе" действительно мало что осталось. Сценарий мутировал постоянно…
Тарамаев: Мне кажется, мутировал - какое-то не очень хорошее слово.
Претерпевал метаморфозы.
Тарамаев и Львова (хором): Да-да-да (смеются).
Тарамаев: Но, справедливости ради, кое-что мы все-таки сохранили. Мы много раз пересматривали кадры, когда Джексон приезжал в Россию в 1993 году и посещал интернат для детей с тяжелыми заболеваниями. Там есть потрясающее фото - он держит на руках ребенка, у которого совершенно счастливое выражение лица. Сам Майкл выглядит в этот момент очень одухотворенным - таким блаженным, современным святым. И вдруг возникает вся эта нелепая история с травлей. Вот это ощущение, когда в самом невинном и прекрасном кто-то хочет увидеть патологию, нам очень хотелось передать в фильме.
Ваша картина кажется очень эстетской, порой даже вычурной - совершенно очевиден ваш уход в мир красивых и многозначительных символов. На каком этапе работы над фильмом вы поняли, что подчеркнутый эстетизм станет его основной характеристикой?
Тарамаев: Тут как раз произошло то, о чем говорила Люба - к нам присоединялись люди, которые привносили что-то свое. В данном случае "ответственность" на операторе Азизе Жамбакиеве и художнике Тимофее Рябушинском. У Тимофея это, кстати, дебют в кино. Но он делал настолько потрясающие вещи, что мы теперь не мыслим что-либо делать без него. Тимофей, допустим, привнес в фильм очень точный акцент. У нас есть сцена вечеринки, в центре которой - клетка с огромным черным быком.
Львова: Такой свирепый Минотавр.
Тарамаев: Нас предупреждали, что было множество случаев, когда быки на съемках вели себя неадекватно, разносили декорации и губили сцену. Но мы рискнули - Тимофей хотел придать этой сцене древнеримскую интонацию, атмосферу распада. И это потянуло за собой все остальное - персонаж Дениса Шведова, играющего отца девочки, у нас вышел суровым Нероном, который сидит на плоту и наблюдает за этим действом.
Львова: Все это в конечном счете вылилось в то, что мы уже после окончания съемок придумали и сняли новый финал - последняя сцена, в которой герой как бы плывет по водам Стикса, нам показалась очень удачной рифмой.
"Зимний путь" и "Метаморфозис" не похожи ни на советское, ни на российское кино. У них есть налет инаковости, инородности - будто вся отечественная кинотрадиция вам соверешенно чужда. Это так?
Тарамаев: Мы себя считаем учениками в кинематографии. А раз мы ученики, то у нас есть учителя. И они диктуют свои пристрастия. Один из главных наших учителей - Дэвид Линч, который очень сильно на нас влияет. Как ни странно, больше всего соприкосновений с точки зрения киноэстетики у нас с ним. Его абсурдистское восприятие мира, вязкость, шаткая связь между эпизодами - все это есть в "Метаморфозисе". Мы также любим Триера, поэтому одним из основных референсов для "Метаморфозиса" служит его "Меланхолия". Поэтому тут нет каких-то сознательных решений - эти художники просто влияют, а мы под их влиянием снимаем кино. А отечественный кинематограф - особенно сегодняшний - не влияет на нас абсолютно никак.
Поклонники наверняка назовут "Метаморфозис" картиной поэтической, а ее критики будут пенять за то, что кино пренебрегает нарративом, увлекается логикой дурного сна и из-за этого грешит отсутствием логики обычной. Согласны и с тем, и с другим?
Львова: В принципе, мы согласны со всем.
Тарамаев: Кстати, очень удачное определение - логика дурного сна. Именно ее мы и пытались выстроить. У нас есть много сцен, которых совершенно не должно быть в фильме с точки зрения стандартной кинематографической логики. Тем не менее они там есть - и, кажется, вполне на месте.
Львова: Просто мы сами в последнее время так живем - в один момент логическая цепочка прерывается, и мы оказываемся в пространстве сна, где никакие законы не работают.
Тарамаев: Да жизнь вообще не отличается логикой - в отличие от традиционной кинодраматургии, которая все упрощает до путешествия из точки А в точку Б. И нам путешествовать по этому маршруту совсем не интересно - лучше уж слушать упреки в нелогичности и продолжать делать то, что тебе нравится.