Поделиться
Волнуетесь перед премьерой на Новой сцене Большого театра?
Борис Эйфман: Если волнение и есть, то исключительно радостное. Московская публика искренне любит наш театр, мы отвечаем взаимностью. К сожалению, сложно приезжать в столицу чаще одного раза в год. Поэтому гастроли превращаются в своеобразный творческий отчет за прошедший сезон.
В ваших спектаклях исследуется изнанка сознания, наблюдения не уступают Фрейду. В Up & Down вы едва не перешли черту, за которой силы хаоса готовы вырваться наружу. Не боитесь таких откровений?
Борис Эйфман: Заглядывая в зловещий иррациональный мир, погружаясь в него вслед за героями, ты должен уметь вернуться назад. Многие творческие люди гибли, навсегда оставаясь в зазеркалье. Именно это случилось и с сошедшей с ума Ольгой Спесивцевой, которая растворилась в образе Жизели...
Ей посвящен ваш балет "Красная Жизель", который вы недавно представили в Петербурге. Новая версия отличается от вашего же спектакля 90-х?
Борис Эйфман: "Красная Жизель" - балет о драматичной судьбе великой русской балерины Ольги Спесивцевой. Спектакль был создан мною 18 лет назад и многие годы жил успешной сценической жизнью. В этой важной для меня работе затрагиваются извечные темы: взаимоотношения искусства и власти, трагедия эмиграции, беззащитность дара перед судьбой. Когда я решил возродить его, то понял, что балет необходимо переосмысливать, прежде всего хореографически. Я хотел привнести в "Красную Жизель" решения, адекватные сегодняшним творческим возможностям нашей труппы.
В Академии танца вы открыли памятник Джорджу Баланчину. Что связывает вас с ним?
Борис Эйфман: Нас многое объединяет. Как и я, он провел молодость в Петербурге, учился здесь в консерватории, собрал молодую труппу. Мы оба были воспитаны на традициях классического танца. Каждый самостоятельно искал новые пути развития балетного искусства. В 2004 году, когда отмечалось 100-летие Баланчина, я получил приглашение поставить с труппой New York City Ballet спектакль "Мусагет". Это незабываемый творческий опыт. Очень рад, что памятник Баланчину появился именно в Петербурге. Надеюсь, в нашей академии появятся скульптуры и других великих хореографов.
Одна из задач Академии танца Бориса Эйфмана - воспитание универсального танцовщика. Такое возможно?
Борис Эйфман: Если бы у меня были основательные сомнения, я бы никогда не создал эту балетную школу, не позвал бы туда талантливых детей со своей страны и авторитетных педагогов и, наконец, не дал бы академии свое имя. Да, определенный риск есть. Мы - первопроходцы, использующие инновационные методики. Насколько они эффективны, покажет время.
Дело не в ревностном отношении артистов к классическому балету и неприятии пластики иного толка. Острейшая нехватка танцовщиков, способных одинаково хорошо исполнять как классику, так и современный репертуар, - бич хореографов. Я сталкиваюсь с этой проблемой ежедневно.
На какой стадии сегодня российский балет? Насколько он интегрирован в мировой контекст, насколько все еще самобытен?
Борис Эйфман: Сейчас переломный момент в истории не только русского, но и мирового балета. Деятели хореографического искусства на распутье. Они осознали, что бесконечное увлечение балетной абстракцией - путь в никуда. Но их попытки преодолеть стагнацию и вернуться к масштабным спектаклям по законам балетного театра чаще всего успехом не увенчиваются. За десятилетия господства модерна коллеги попросту разучились работать с крупной формой.
Что же касается самобытности отечественного балета, то ее сохранению препятствует стремление копировать западные образцы. Ему до сих пор подвержены некоторые коллеги. Пора осознать: кризисные явления в балете носят глобальный характер. В первую очередь это дефицит творческих лидеров и новаторских идей.