Поделиться
Он умирал тяжело, но сохранив полную ясность ума - осознавая скорый уход. Последнее, что успел сделать, уже находясь в реанимации, - распорядиться единственным своим материальным богатством: уникальной коллекцией книг, которую он собирал всю жизнь. Она завещана Европейскому университету в Санкт-Петербурге.
Сергей Яров был блестящим ученым и честным человеком, отрицающим любой метод исторического исследования, кроме правды - какой бы горькой она ни была. Абсолютно чуждый публичности, он испытывал острейший дискомфорт, когда коллеги и друзья, журналисты - все те, кто осознавал масштаб его одаренности и качество сделанного им, - выражали ему свое восхищение. И терпеливо отшучивался, слушая лай тех, кто изводил его, упрекая в "непатриотичности" и "фальсификации истории". И ни разу, ни на йоту не отступил от истины.
"Вся блокадная повседневность свинцовой тяжестью втаптывала человека в грязь - как здесь быть готовым к милосердию и любви? И было сочувствие - у изголовья тех, кто умирал, мы видим их родных и друзей, если они еще были живы. И было милосердие - хлеб, оставленный для себя, оказывался в протянутой руке ребенка. И было еще одно чувство - это боль", - написал Яров в послесловии к одной из своих "блокадных книг". Блокадная повседневность поглотила его мысли, чувства, заняла всю его реальность. Он жил с этой болью, не давая себе пощады.
"Для слова - правдивого слова о Ленинграде - еще, видимо, не пришло время... Придет ли оно вообще?" - этот вопрос мучил Ольгу Берггольц до конца жизни, он звучал в ее "Запретном дневнике". Это время все-таки наступило, и один из важнейших шагов на пути к долгожданному "правдивому слову" - книги Сергея Ярова "Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941-1942 гг." и "Блокадная повседневность". Он был истинно петербургским интеллигентом, уходящей натурой, генным кодом связанным с той, дореволюционной профессурой из так любимого им Серебряного века. Своим тихим голосом он читал потрясающие лекции о Ленинграде и ленинградцах. Собственно, это были не лекции даже, а эссе, в которых удивительным образом сочетались отстраненность и исповедальность. Он был Ленинградцем.
Его прах упокоится на Ковалевском кладбище, что на Дороге жизни, рядом с останками ленинградцев, о которых он писал так честно, так мужественно и так гуманистично. Тех, кому он создал достойный их мученического подвига памятник. Тех, что увели его за собой - по Дороге в вечность.