"Первая дверь налево от зимней канавки..."
Сначала было письмо, в котором автор просила подтвердить факт ее пребывания в блокадном Ленинграде:
"Здравствуйте! Меня зовут Елена Михайловна Петрова (по мужу), родилась в Ленинграде. Живу в Софии. В начале войны мой отец, Михаил Александрович Максимов, ушел добровольцем на фронт... Спустя какое-то время я, мама и бабушка переехали в бомбоубежище под Эрмитажем. Помню, что вход был со стороны Невы - первая дверь налево от Зимней канавки, если смотреть в сторону Невы..."
Потом был недолгий поиск: в музейном архиве без труда нашли список проживавших в эрмитажном бомбоубежище. И в конце января 2011 года Елена Михайловна стала обладателем памятного знака "Житель блокадного Ленинграда".
А недавно она приехала в город своего детства...
Подарок на рождество
Мы стоим под низкими тяжелыми сводами в окружении сегодняшних обитателей бомбоубежища - знаменитых эрмитажевских кошек. Яркий свет, аппаратура климат-контроля, вентиляция...
А моя собеседница вспоминает совсем другие подземные краски и звуки.
- Немцы быстро приближались к Ленинграду. Каждый день диктор по радио сообщал о сданных населенных пунктах, - вспоминает Елена Михайловна. - И все мы с ужасом следили, как сжимается вражеское кольцо - Сестрорецк, Гатчина, куда мы собирались на дачу...
Глава семьи, Михаил Максимов, имел бронь, но ушел на фронт добровольцем в августе 1941 года. Служил в 1-й горнострелковой бригаде помощником командира артиллерийско-пулеметного батальона. Потом был отозван в распоряжение газеты "В решающий бой!" 54-й армии Волховского фронта. Однажды, заехав ненадолго с Волховского фронта в редакцию, военкор нагрянул домой: "Быстро собирайте все необходимое. Будете жить в бомбоубежище под Эрмитажем!"
- Часто ночью мы просыпались от взрывов - это бомбы замедленного действия падали в Неву, - продолжает Елена Михайловна. - Однажды, когда возвращались в бомбоубежище вдоль Зимней канавки, начался артобстрел. Немецкий снаряд попал в портик Нового Эрмитажа и "ранил" одного из Атлантов, раскаленные осколки посыпались к нашим ногам. Осколки шипели, снег вокруг них таял...
В бомбоубежище рядом с нами жила пожилая дама, она начала обучать нас немецкому языку - и это под немецкими бомбами! Еще помню, как поразил меня директор Эрмитажа Орбели. Он кричал на кого-то, кто попытался стянуть кусочек хлеба у находившихся в профилактории, там лежали самые обессиленные: "Как Вы можете красть у своих коллег?! Почему Вы позволяете себе такое скотство?!" А накануне Рождества, в январе 1942 года, Орбели влетел в бомбоубежище с криком: "Быстро собирайте вещи, бомба попала в водопровод!". И мы все очутились в морозную Рождественскую ночь на улице и разбрелись по промерзшим домам.
Зато в пустой квартире их ждал рождественский подарок:
- Бабушка обнаружила клад: оставшуюся с лета, засохшую гущу от ржаного кофе. Она, оказывается, в июне спрятала ее - как удобрение - для цветов. Мы же на дачу ехать собирались в июне... И у нас был праздник - напекли лепешек на касторке, что тоже осталась с довоенного времени. Мне казалось, ничего вкуснее не ела. Хотя папа все время присылал посылки с продуктами из своего офицерского пайка, - иначе до эвакуации мы, наверно, не дотянули бы.
А еще отец присылал свои стихи.
- Расставаясь, оба мы не знали -
- Быть в разлуке месяц иль года,
- Одного лишь слова избегали,
- Горестного слова "навсегда".
- Мы с тобою в верности до гроба
- Никогда друг другу не клялись,
- Но без слов ей присягнули оба
- В час, когда прощаясь обнялись.
- Помню все. И как стоял в вагоне,
- Паровоза тягостный гудок,
- И твою фигурку на перроне,
- И слезами смоченный платок.
А славу ему принес другой платочек. Синенький, скромный...
ВЫБОР КЛАВДИИ ШУЛЬЖЕНКО
Именно лейтенанту Максимову редактор поручил написать отчет о концерте Клавдии Шульженко, приехавшей на Волховский фронт. Певице явно понравился интеллигентный, очень музыкальный военкор, легко подбиравший аккомпанемент к любой мелодии.
- У папы был абсолютный слух. Любимый домашний аттракцион: ему играли незнакомую мелодию, он тут же садился к инструменту и воспроизводил ее, - улыбается Елена Михайловна.
Узнав о том, что Максимов пишет стихи, Шульженко вдруг предложила: а напишите-ка новый текст на музыку Ежи Петербургского. Что-то важное, главное для суровых окопных будней разглядела певица в мирной довоенной песенке "Синий платочек".
Написать требовалось к утру - назавтра концерт в госпитале. Лейтенант заварил крепчайшего чаю, достал репортерский блокнот - и за ночь в нем появились слова, вскоре облетевшие всю страну. "Шел второй год войны, солдаты истосковались по родным, многие потеряли близких, - вспоминал позже Максимов. - Я решил писать о теме верности, о том, что эту верность мы и защищаем в бою". Шульженко стихи понравились. На премьере в госпитале песню с восторгом приняли раненые. А 8 июня 1942 года "Платочек" был опубликован в дивизионной газете "За Родину!". И лейтенант Максимов проснулся знаменитым.
Взгляд в 1942 год
Подвал Эрмитажа, в котором мы сейчас стоим с дочерью фронтового поэта, дал защиту сотням ленинградцев - сотрудникам музея и их семьям, архитекторам, художникам, сотрудникам Академии наук и Академии художеств, артистам...
- Конфету "подушечку" делили пополам на день, - Елена Михайловна возвращается от отцовского триумфа в блокадное бомбоубежище. - Попили кипяточку с "подушечкой" - вот и весь ужин. Как-то с утра бабушка ушла за хлебом, со всеми нашими карточками. И пропала, нет и нет...Уже к вечеру привели совершенно незнакомые люди. Она упала в обморок от голода - тогда это было обычным делом. Но никто карточки и деньги не украл. Чудо. Люди, стоявшие в очереди, привели ее в чувство, подали сумку, в которой были карточки на троих на месяц, и проводили до ворот Эрмитажа. В такое страшное, голодное время никто не позарился...
В феврале 1942 года отец снова заехал с фронта в редакцию. В один из дней решил проведать свою одноклассницу. Вернулся расстроенный и тихо сказал: "Фриду съели..." Я никак не могла понять, как это съели?! Только позже мне объяснили, и я долго не могла успокоиться...
Никогда не забуду и то, как идем с мамой по набережной Невы, мимо Эрмитажа. Люди в саночках воду везут. И покойников. Эта вереница саночек потом долго мне снилась, - светлые глаза Елены Михайловны смотрят сейчас не на меня - в зиму 1942 года. Куда отец присылал ей с передовой веселые стихи.
- Получил сегодня папа
- Поутру твое письмо,
- И хоть дождик мелкий крапал,
- Стало ясно и тепло.
- Много папам милых строчек
- Пишут детки цап-царап,
- Очень много славных дочек
- Ждут своих хороших пап.
- Папа твой к тебе вернется -
- Расцелует, обоймет,
- Помни, детка! Тот дождется,
- Кто, как ты, папулю ждет.
Максимовы эвакуировались 2 марта 1942 года по льду Ладожского озера, как и тысячи других ленинградцев, в крытой брезентом полуторке.
- Сидим, скрючившись, машину болтает, покачивает. Брезент снаружи как градом обдает - это осколки льда от взрывов снарядов.
"ЕЕ ПЕЛ ВЕСЬ СТАЛИНГРАДСКИЙ ФРОНТ..."
Из письма Михаила Максимова жене и дочери в Череповец, куда они были эвакуированы: "Вчера на почте были в продаже открытки-песни. Среди них мой "Синий платочек", тот, что я писал для Шульженко. Есть у меня одна открыточка. Достану еще - пришлю. Лапуле понравится - с картиночками. Приезжали с юга - рассказывали, что ее пел весь Сталинградский фронт. Это приятно... Не скучайте. В этом году войну закончим, а больше нам ничего не надо".
Дата на письме - 26 февраля 1943 года. С "Лапулей" - дочкой Леночкой - Максимов переписывался всю войну. Она вообще росла "папиной дочкой". Судя по фотографиям, удивительно похожа на отца. И чужую боль так же умеет чувствовать, как свою.
- В первые послевоенные годы в Ленинграде было много пленных немцев. Они ремонтировали разрушенные дома, строили дороги, - вспоминает Елена Михайловна. - Помню, лето, окно открыто, сижу за пианино, а во дворе у разрушенного дома возятся пленные - завал разбирают. И я сразу начала Баха играть - я тогда уже в музыкальную школу начала ходить. Чтобы слышали! Думаю, вы хотели нас всех разбомбить, а я вам - вашего Баха назло буду играть! Назло! - После паузы моя собеседница продолжает уже без всякого запала: - Злости, правда, ненадолго хватило. Жалко их было...Тощие, оборванные, форма болтается, как на пугалах. Ленинград тогда только начал приходить в себя, отъедаться, как тогда говорили. У нас был огород за городом, тогда всем давали небольшие земельные участки. У нас там картошка росла. Бабушка сварит картошку к обеду, выйдет из кухни, а я тихонько пару картофелин утащу, спрячу в карман и бегу во двор - немцу дать... Бабушка, оказывается, все замечала, но молчала, чтобы меня не "спугнуть". Тоже их жалела.
А "папина дочка" жалела, что отец больше не пишет стихи. Вернувшись с войны, военкор Михаил Максимов вспомнил свою прежнюю, совсем не романтическую профессию инженера-технолога. Работал заместителем директора ресторана "Нева", руководил знаменитым ленинградским "Метрополем"...
P.S. ...Завтра моей собеседнице возвращаться в Софию, где, еще в студенчестве выйдя замуж за болгарина, она живет уже 60 лет.
- Ну вот, все петербургские планы выполнила. Осталось только встретиться с папиной женой. Она в последние годы очень сдала, из дому почти не выходит, - уже прощаясь, тихо говорит моя собеседница. И, отвечая на мой незаданный вопрос, добавляет: - После войны родители расстались.
Встретив позднюю любовь, Михаил Максимов жить двойной жизнью не стал, глаз не отводил. Ушел сразу, без грязи.
- Она очень симпатичный человек, у них была хорошая семья, - говорит его дочь.
На могилу Михаила Максимова, на Новодевичье кладбище, они съездили вместе.