Поделиться
Журналы Screen и Le film francais традиционно приглашают журналистов мировых и французских изданий участвовать в редакционных жюри - формируются критические рейтинги. В обоих худшим фильмом конкурса пока признана драма Гаса Ван Сента "Море деревьев", а лучшим - венгерский фильм "Сын Сола" дебютанта в большом кино Ласло Немеша.
Немеш уже не новичок на фестивале: участвовал в его студенческой программе Cine'fondation.
Чтобы дать представление о его первом большом фильме, нужно вспомнить о таком несложном психологическом приеме, как искусственное сужение круга внимания. Когда вы попадаете в обстановку, которую страшитесь увидеть - наподобие переполненного трупами морга, - вы невольно ограничиваете свое поле зрения только тем, что вам необходимо. Операция нехитрая и чисто ментальная: не нужно жмуриться, прикрывать глаза руками - всего только мысленно ограничить круг своего внимания.
Этот прием стал главным в изобразительном решении фильма "Сын Сола". Тема Холокоста в нем дана в самом жестоком ракурсе: герой картины, узник Освенцима Сол Ауслендер попадает в зондеркоманду, которая занята черной работой - подготовкой трупов к сожжению. Среди разбросанных окровавленных тел он находит юношу, в котором видит своего сына - то ли реального, то ли воображаемого, ибо ему постоянно напоминают, что сыновей у него нет. И теперь Сол одержим навязчивой идеей найти в этом аду раввина и с его помощью, прочитав положенные молитвы, предать тело земле. Это для него единственный способ еще чувствовать себя человеком - если не на физическом, то на моральном уровне. Эту главную и, в сущности, единственную роль картины играет нью-йоркский поэт Геца Рориг.
Почти двухчасовой фильм - вот такой суженный круг нашего внимания. Только крупный план героя, который бессистемно мечется по мрачным помещениям. В поле зрения урывками попадают то смутные очертания голых тел на залитой кровью, заваленном человеческими внутренностями полу, то чьи-то руки, отскребающие со стен лохмотья плоти, то чьи-то спины, затылки, безумные глаза… Клубятся какие-то толпы, и по некоторым признакам мы поймем, что в лагере готовится бунт - тоже бессмысленный и безнадежный. Единственное, что мы видим четко, - лицо Сола, уже неспособного эмоционально реагировать на происходящее. У него тоже "суженный круг внимания": единственная цель оставшейся ему жизни - похоронить сына.
Прием заявлен уже в первом кадре: после титров мы видим только размытый пейзаж, в котором далеко не сразу угадается человеческая фигура; потом человек приблизится к нам до крупного плана, и только тогда "войдет в фокус" нашего зрения. И с этой позиции мы будем смотреть весь фильм. В его фонограмме только обрывочные фразы на разных языках, включая русский мат. И мощный, непрекращающийся, сокрушающий психику грохот огромной фабрики смерти: лязг, скрип, сверление, взрывы и треск выстрелов.
С появлением фильма Немеша в каннском конкурсе можно говорить о новой степени "глубокого погружения" в психологический мир киноперсонажа, вплоть до полного слияния с ним. Новизна и авторская отвага в том, что "субъективная камера" оператора Матиаса Эрдели здесь выражает не взгляд героя, а наше, зрительское состояние - состояние человека в расчеловеченном мире. Эта жуть, пережитая нами в кинозале, не имеет по силе равных - в сравнении с этой реальностью нашей истории прославленные ужастики с их тщательно выделанным натурализмом покажутся беззаботной компьютерной игрой.
Картина Немеша предлагает иной взгляд на тему Холокоста, и молодой режиссер, по-видимому, не мог ее не снять - она как-то связана с его генетической памятью. Но ей уготована незавидная судьба сугубо "фестивального" фильма: монодрама, мучительная, сверлящая монотонность которой обусловлена самим ее материалом, имеет более чем ограниченный зрительский потенциал. Это сугубо "другое кино", адресованное только тем, кто готов вместе с его героями пережить то, в чем выжить невозможно.
Ласло Немеш:
- Эта история случилась в нашей семье, и меня с детства преследовало ощущение людей, которые канули в черной дыре прошлого. Так называемые "фильмы о Холокосте" во мне оставляли только чувство разочарования. И мне казалось важным показать лагерь смерти на уровне одного человека, отсканировать его на очень узком поле зрительского внимания.
Когда-то огромное впечатление на меня произвел советский фильм Элема Климова "Иди и смотри". Я предпочитаю кино, где режиссер имеет жесткую, сугубо индивидуальную точку зрения, когда он не боится обращаться к коллизиям на грани самой возможности человеческого существования. Мне нравятся фильмы, которые обдуманы до последнего кадра еще до того, как начались съемки, и смонтированы в голове прежде, чем приступят к работе монтажеры.
В рассказанной нами кошмарной истории, я надеюсь, зрители увидят и зерно надежды. В этом аду, где утрачены все представления о человеческих ценностях и морали, герой подчиняется только звучащему в нем голосу - и бессмыслица физической смерти отступает перед мощью его нравственного выживания.