Поделиться
Андрей Могучий пошел ва-банк, решившись поставить пьесу Вырыпаева на большой академической сцене Северной столицы. Состояние опьянения, в котором находятся все без исключения ее герои - часть той парадоксальной формы, посредством которой транслируется глубоко религиозное, по сути мистическое, переживание жизни.
Возможно, из желания сгладить цензурные изъятия (от обсцентной лексики и в Москве, и в Питере вынужденно отказались, хотя она - столь же неотъемлемая часть пьесы, как и ее название) весь оставшийся текст актеры БДТ исполняют как музыкальную партитуру, виртуозно проходя каждый ее поворот. Диалог шокирует, обжигает своей прямотой. Смерть, рак, страх, Господь Бог, вера, любовь, истина, счастье - самые важные и энергоемкие слова давно не звучали в театре с таким обезоруживающим прямодушием. В поиске возможности их сказать драматург заставил своих героев пить, а режиссер своих актеров - играть высокую комедию, с голливудским шиком отыгрывая каждый новый диалог (кстати, фрагментом какой-то не голливудской, но болливудской комедии с индийской мантрой открывается и сам спектакль).
Художник Александр Шишкин превратил сцену в ринг, устелил ее наклонный пол матами, тем самым заставив актеров балансировать и проваливаться в их мягкую плоть. Каждый выход "пьяных" подобен цирковым антре или пародии на модные дефиле: девушки на каблуках, модель, проститутка, директор кинофестиваля, жены респектабельных мужей, их мужья-банкиры - все балансируют на этом жизненном ринге как на канатах, прыгают и зависают в сальто-мортале. Каждый танцует свой данс макабр - точно над пропастью.
Спектакль действует на воображение зрителя подобно дзен-буддийскому коану, который провоцирует просветление и обжигающую тишину. Ее и хотят добиться создатели спектакля. "Смерти нет, прекрасная Гульбахар", - директор кинофестиваля Марк (Валерий Дегтярь) повторяет как заведенный фразу из только что просмотренного им фильма неизвестного иранского режиссера.
Смешная неуверенность пьяных, падения и подпрыгивания, диалог, в котором реплики повторяются, создавая причудливый ритм - комедия Вырыпаева все больше напоминает работу средневековых гистрионов, цель которых плясать перед Господом. Потому она легко граничит с философской притчей, мелодрамой, изысканным абсурдистским письмом, выворачивает наизнанку радикальный скепсис Сэмюэла Беккета, обнаруживая на его обороте отчаянное богоискательство.
Могучий ставит Вырыпаева так, как его и нужно ставить в БДТ - сшивая прекрасные актерские дарования с экзотическим течением слов и смыслов, с условным жестом, с блистательной хореографией "пьяного" танца, которую придумали и срепетировали Роман Каганович и Максим Пахомов.
Вырыпаев приучает отечественный театр к полному парадоксов и музыкальных ритмов словесному танцу философского театра. Могучий отвечает на этот вызов драматурга роскошными актерскими скетчами, в которых молодые, совсем молодые и давно именитые актеры открываются в своих лучших и еще невиданных качествах.
Сквозь пьяные смех и слезы проступают послания мистиков. "Ты и я - мы тело Господа! Все люди, живущие на этой планете, - все мы тело Господа, понимаешь?" - говорит банкир Густав - Дмитрий Воробьев.
Само по себе откровения суфиев, или буддийских монахов, или христианских святых не является содержанием спектакля. Его содержанием является тот остроумный, яростный, изысканный и гомерически смешной способ, которым достигается катарсис. Содержанием является сама возможность услышать эти слова. А заодно посмеяться над ними, а заодно понять, как давно мы их не слышали. Содержанием является едва уловимый страх, который шелестит по партеру, когда "пьяные" говорят о "Господе Боге". Ведь есть совсем немного возможностей говорить об этом без фальши, пошлости и пафоса.
Высокий градус трагикомического, с которым играет ансамбль БДТ, позволяет слушать эти слова и смеяться сквозь слезы.