Писатель Андрей Битов: Лень - полезная вещь

В Петербурге состоялась встреча с писателем Андреем Битовым и презентация 8-томного собрания его прозы, выпущенного издательством "АСТ". Половину томов составляет "Империя в четырех измерениях", начинающаяся с "малой родины" автора ("Аптекарский остров"), продолженная родиной большей - Петербургом (знаменитый роман "Пушкинский дом"), далее расширенной до пространств наших провинций. В последний, восьмой том - "Пушкинский том" - вошли эссе и статьи, посвященные А.С. Пушкину. "Пушкинский дом" - "Пушкинский том" : всего одну букву изменил, а вся жизнь прошла", - говорит автор. Корреспондент "РГ" встретилась с писателем.

Андрей Георгиевич, восемь томов вместили в себя всё, что вы написали за полвека?

Андрей Битов: Никакой полноты в этом восьмитомнике нет, а есть некоторая законченность. Обычно собрание сочинений выходит, когда человека уже нет, и тогда произвол зависит от качеств его составителей, исследователей. Порядочный писатель советского периода не мог иметь собрания сочинений при жизни - это просто чудо какое-то. Хотя я этого не добивался. Когда случилась гласность, то решили издать собрание моих сочинений. Но все ограничилось первым томом в издательстве "Молодая гвардия". Он напоминал собрание сочинений Сталина (малиновый том с золотом). Но тут произошел путч, и история с изданием закончилась, гласность перешла на рыночные отношения. По рынку я точно не проходил, был не в мейнстриме и оказался отодвинут в сторонку.

Уже в 21-м веке питерское издательство "Амфора" предложило мне выпустить собрание сочинений. Я настаивал, чтобы это не было "собранием сочинений", не было номеров томов (это как-то по-школьному), а шло как обозначено: если "Империя в четырех измерениях", значит, все "измерения" по порядку, потом следует "Пятое измерение", о русской литературе как дополнение, далее - "Нулевой том", составленный из ранних, первых произведений. В предисловии "О нуле" говорится о том, что читатель волен поставить том либо вперед, либо в конец, чтобы посмотреть, с чего все начиналось.

Потом присоединились более поздние тома: роман-эхо "Преподаватель симметрии" (седьмой) и, наконец, восьмой, - "Пушкинский том", над которым я работал еще и в этом году. От первого варианта "Пушкинского дома", который объявлен моим брендом и этим мне надоел, прошло полвека. На "Пушкинском томе", единственном, обозначен номер - восемь, но я уложил его, как знак бесконечности, потому что Пушкин бесконечен.

За бортом остались два "магистральных" тома "Неизбежность ненаписанного", средств на издание уже не хватило. Доживу до 80 лет - сделаю двухтомник.

Если сначала выходу собрания моей прозы (мне больше нравится слово "коллекция") помешал путч, то потом - кризис. Я впервые могу похвалить наших чиновников. Когда я пришел в комитет по печати с отданными мне "Амфорой" версткой и набором, там нашелся человек, который меня читал, бывший издатель, он распорядился, и за дело взялось издательство "Астрель". Я очень удовлетворен этим изданием: по бумаге, полиграфии, повезло и с отличными молодыми редактором и дизайнером, которые всё понимали и исполняли.

Обычно, когда писатель помрет, его сочинения собирают по хронологическому либо по жанровому принципу. Тут же нет хронологии, нет единого жанра, каждый том - самостоятельная книга, их можно приобретать и оптом, и в розницу, как хотите. Единственное, о чем я всегда мечтал - "Империю…" надо читать целиком, все 4 тома, это единое целое. У меня есть уже почтенный читатель, равный мне по возрасту и даже младше, тоже почтенный по возрасту.

Никто ведь не читает, честно говоря, собрание сочинений полностью, даже таких гениев как Достоевский, Толстой и Пушкин. Собрание сочинений, как бы удачно ни было издано, одновременно и могила, а не живые книги, вот этого я и боюсь. Это пыленакопители на полке. А отдельную книгу можно читать, рассматривать, нюхать, пощупать, класть под подушку или на тумбочку.

Первое измерение - "Аптекарский остров", это моя малая родина. Там я родился, жил, пока не эмигрировал на некоторое время в Москву, а теперь живу на два города, езжу туда-сюда. Это, может, мой самый талантливый том, потому что он первый. А вторые полтора измерения оказались наиболее успешными, брендовыми, они сильно прозвучали в свое время - "Пушкинский дом" и "Уроки Армении". Третье и четвертое измерения уже катились под гору по наезженному мною по нашей империи жанру путешествий, все ближе и ближе к самому себе.

Я как-то прикинул, сколько лет у меня потрачено на каждую из книг, по хронологии (начал-закончил, "дырок" в это время не считал). Получилось, что я прожил приблизительно 200 лет, то есть втрое больше, чем живу. А на самом деле они все писались друг в друге. Это не матрешка, они каждый раз захлестывают друг друга с некоторым опережением и получаются связанными (не всегда одним героем), как цепь.

Сейчас писать труднее?

Андрей Битов: Труднее. Время суетное. Хотя это должны делать уже молодые люди, а не такие, как я. Я свое время ограничил путчем. "Империя…" и "Оглашенные" заканчиваются путчем. Сцена у Белого дома - это конец эпохи. Верьте или не верьте, но знаете, что мне подсказало построить таким образом "Империю в четырех измерениях"? Случай. Я знал, что Марсель Пруст написал эпопею "В поисках утраченного времени". А когда я поставил на полку четыре своих тома, изданных на английском языке, в той последовательности, как они выходили, то удивился чутью издателей, которые понятия не имели о нашей прихотливой советской жизни. По сути, "Империя в четырех измерениях" копирует мои первые четыре книги в английском переводе.

Я не писал свои книги более полувека. Я иногда совсем не писал по нескольку лет. А как я вообще пишу? Внезапно, очень быстро, практически набело. Значит, на работу над рукописью у меня тоже не уходило время. А если учесть ускорение времени в процессе письма, тогда все еще больше сожмется. Лень - основа для того, чтобы не сделать, не написать лишнего. А еще у писателя должна быть возможность работать, чтобы ему никто не мешал. Попробуйте найти ее. Значит, надо куда-то удрать, чтобы целиком сосредоточиться на этом мгновенном письме. Как схима, пост. Могу ручаться, что без вдохновения у меня не написано ничего. Все было написано с этим устаревшим способом. Профессионалом я никогда не был и вообще не люблю этого слова: при Сталине оно соответствовало проституции и журналистике (и то на Западе), при гласности расширилось на киллеров, финансистов, политиков. В русской классике никогда профессионализма не было: лишь образцы, но никакой промышленности.

"Пятое измерение" тоже началось внезапно. Я не думал, что напишу такую толстую книгу о литературе. Первое эссе, которое в него входит, называется "Молчание слова". В 1971 году я почувствовал, как слово молчит, ждет, чтобы его написали, и ты не имеешь права впустую его произносить. А последнее, что я написал в этой книге - постскриптум к эссе о Ломоносове "Гениальный школяр" - "Муза прозы". От 1971-го до 2014 года, опять от "Пушкинского дома" до "Пушкинского тома".

Писать "фикшн" я уже устал, а может, исчерпался. Я не считаю исчерпанность таким уж недостатком, я же не машина… В прошлом году я сказал себе, что больше ничего не пишу. И выпустил публицистическую книгу "Всё наизусть" - к столетию 1913 года, успешного и рокового для царской России - из текстов, впервые опубликованных и написанных в одном лишь 2013 году.

"Нулевой том" кончается послесловием "Физ-ра и лит-ра". Спорт - это соревнование. В лит-ре стремление не упасть в тексте ниже того, что ты можешь, по отношению к тому, что ты хочешь, это соревнование с самим собой. Вот когда можно сказать: сколько тебе было отпущено, столько ты и сделал. Не больше и не меньше. Приблизительно в таком состоянии я сейчас нахожусь.

Я недавно лежал в больнице, у меня не нашлось чистой бумаги, я взял верстку книги "Всё наизусть" и полностью исписал ее с обратной стороны. Похоже, книга-2014 у меня уже есть, но ее еще предстоит проявить. То есть сесть за компьютер.

Что сегодня занимает вас?

Андрей Битов: Я не писал свои книги более полувека. Я иногда совсем не писал по нескольку лет. Лень позволяет быть несуетным. Фото: Виктор Васенин / РГ

Андрей Битов: Я наблюдаю сейчас за своим правнуком. Как же это интересно! Собственных детей в этом возрасте я пропустил. Надо еще успеть распорядиться нажитым. А разве может ленивый русский человек дойти до нотариуса? Как только посмотришь на чиновника, так и умрешь раньше, чем тебе положено.

Вы часто говорите про свою лень, но тем не менее написали восемь томов…

Андрей Битов: Лень - полезная вещь. Она позволяет тебе не пропустить то время, когда не надо ничего делать, позволяет быть несуетным, переплавить всё в то качество, которого ты хочешь достичь.

Меня часто спрашивают: "Как вы работаете?" Как угодно - на табуретке, на коленке… Письменный стол - это ужас, забитые ящики, не знаешь, что там лежит… У меня в "Пятом измерении" есть удачная формула: "писатель - наиболее безотходное производство, горстка пепла в костре тщеславия".

"Пушкинский том" замечательно оформлен - рисунками Пушкина и Габриадзе.

Андрей Битов: Резо сказал: "Такая честь для меня!" Мы с Габриадзе давно сотрудничаем, с 1965 года, когда учились на Высших сценарных курсах при Госкино. Помню, как он нарисовал все эпизоды сценарного диплома на одном полотне, получилась фантасмагория, потом по этой картине написал сценарий, по которому уже сняли фильм. Он суперталантливый человек. Он всегда восхищался графическими работами Пушкина. У нас к 200-летию поэта был готов макет тома мифологических опытов: его картинки, мой текст. Но замедленное мышление издателей не позволило осуществить задуманное. Им даешь идею, а они не сразу врубаются, что вкладывать - это перспективно.

Вы никогда не писали книги для серии "ЖЗЛ". Почему?

Андрей Битов: Серия положительная, надо рассказывать про замечательных людей, но этот жанр не по мне. Писать поучительно, назидательно, регламентированно мне неинтересно. Я бы в жизни не написал про кого-то: родился, жил, умер, я и про себя так не могу написать.

Кто-нибудь из ваших учеников прославился?

Андрей Битов: Думаю, что нет. У меня было их достаточно, в буквальном смысле - я преподавал в Литинституте и в "Зеленой лампе". Некоторые сделали скромную литературную карьеру. Много обещали Петр Паламарчук и Петр Кожевников, преждевременно скончавшиеся, не дождавшись достойного признания. Вообще чувство собственного достоинства сейчас стало "непрофессиональным". Черный ПИАР - квадрат, темная материя, поглощающая свет. Жив Максим Гуреев, слежу за ним и желаю хотя бы ему пробить эту тьму, а не потратить полвека как мне в скоростном заплыве по ртутной реке.

В свое время мы рассчитывали на журнал "Соло", хотели дать дорогу талантливым молодым людям для первого выступления. У многих вышел блестящий маленький сборник, а потом они либо умирали, либо спивались. Я их называл "дети Добычина". Леонид Добычин - замечательный петербургский прозаик двадцатых годов XX века, тоже с короткой судьбой. Молодые ищут "невостребованный стиль". Это мой термин - "поиски невостребованного стиля", чтобы ни на кого не быть похожими и в то же время на что-то опираться. Для моего поколения таким человеком с новым стилем был Виктор Голявкин.

Все ленинградские репутации, кстати, глухие. Москва всегда душила Питер.

Захар Прилепин как-то выступил в печати с заявлением, что из российских писателей Нобелевской премии заслуживают Битов, Распутин, Лимонов. И что если бы мы выбили премию для Битова, нас переводили бы больше… А вы как считаете?

Андрей Битов: За Распутина хлопотали власти. Его роман "Живи и помни" - превосходная вещь. Лимонов - заслуживает. Я бы на первое место Искандера поставил, в последнее время три раза от ПЕН-клуба его выдвигал, ему 85 лет, он написал, по-моему, самую лучшую книгу об империи - "Сандро из Чегема".

Человек благородный, нерусский, у него великолепный русский язык и чувство истории, так что он подходит со всех сторон.

Нас действительно больше бы переводили?

Андрей Битов: Этого я не знаю. Я никогда ничего не добивался. Не отказывался от того, что само ко мне приходило. Между прочим, надо быть готовым к тому, чтобы принять это. Я не знаю, почему меня стали переводить. Может, потому что напечатал "Пушкинский дом" на Западе. Хотя Запад такой же коварный, как и Россия: там готовы ободрать любого как липку, тем более советского, который ничего не понимает в бизнесе, идеалистически смотрит из закрытой страны на свободу. Получилось так, что мне помогла перестройка, надежды запада на Горбачева. У меня был все-таки свой путь, тайная свобода, несоветская биография. Мне всегда была ближе анархия, чем любая партийность.

Мне повезло: я каким-то образом сразу выскочил на поверхность. Правда, не с основными своими вещами, брали более раннее, менее выразительное, это меня бесило. Приходилось ползком ползти по советской печати.

Прилепин преувеличивает значение Нобелевской премии. Ее, как и любую другую премию, дают либо не тому, либо не за то. Вне геополитики независимому писателю бывает невозможно вписаться в ее параметры, не только советскому, но и Набокову, но и западному, будь то Грэм Грин или Курт Воннегут.

Думаю, что миф этой премии обеспечен созвучием фамилии изобретателя динамита с понятием благородства (Nobel=noble).

Вы возглавляете совет Новой Пушкинской премии с 2005 года. Все труднее найти достойных награды писателей, поэтов?

Андрей Битов: Труднее. Премия нацелена на то, чтобы найти талантливых малоизвестных, а не поддержать тех, кто уже выбился на какой-то уровень, в тусовку. Сейчас время тусовок, локальных образований, где выращивается репутация того или другого. От меня, например, отделались, записав в "классики".

Думаете, кто-то рекламирует меня, говорит о том, что я еще что-то пишу? Глухо… Я слишком давно загораживаю дорогу, я уже был. Это нормальный ход вещей.

По вашим произведениям даже диссертации защищают…

Андрей Битов: Мария Андриянова очень удачно, на мой взгляд, защитила диссертацию по мне и книгу издала: "Авторские стратегии в романной прозе Андрея Битова". Романов я практически не написал. Это, действительно, романная проза, она нашла хороший термин.

Время от времени вы подписываете письма, обращения к властям: то за свободу слова в Китае, то в поддержку директора Российского института культурологии, то за свободу молодому башкирскому поэту. Что сегодня волнует вас?

Андрей Битов: Вы назвали те вещи, которые я не помню. Исполком решает, кого поддержать, и ПЕН-центр подписывает…

Меня никак не могут переизбрать с поста президента Русского ПЕН-центра. Мне это уже давно не по силам. По сути дела, я не соответствую этой должности, я вообще не общественный деятель. В декабре, надеюсь, что-то произойдет. Как найти человека ответственного и не лично заинтересованного в этом положении? Я готовил себе на смену Александра Ткаченко, но он умер. Мое единственное достоинство - мне это не было нужно, ничего мне не добавило. И удавалось хранить одновременно нейтралитет и активность. Согласно хартии международного ПЕН-клуба, нельзя влезать в политические, межконфессиональные игры, а надо интересоваться судьбой отдельного человека, который пострадал за то, что высказал собственное мнение, за что его и преследуют.

В СМИ появилась информация о ваших разногласиях с Людмилой Улицкой. Поговаривают, что ПЕН-центру в России осталось существовать недолго.

Андрей Битов: Это все ерунда. Да, была заварушка… Думал, что Улицкая поможет нам в качестве вице-президента, а она нарушила нормы Устава ПЕН-центра по приему членов в клуб, организовала сайт, на котором вывешивала заявления по собственному усмотрению, и все помимо Исполкома. Мне это не понравилось, пришлось на старости лет выступать за сохранение нашей организации, письма писать. У меня всё открыто, я подписываю свои письма сам. А "коллектив" меня всегда не устраивал. Еще Белла Ахмадулина, которая все делала только от своего имени, учила меня этому. Это норма.

Ни я, ни Улицкая по Уставу вообще не имеем права рекомендовать кого-то из литераторов в члены клуба, решение принимается на заседании Исполкома тайным голосованием.

Я написал на себя такую автопародию:

Мне подстава не впервой,

я не свой, хоть волком вой,

Ты не мучай куклу Вуду,

я уже другим не буду.

Я всегда был "не свой". Странно быть "общественником" с такой установкой. Еще нелепее начать понимать это после 75 лет.

Напоследок

Что бы вам еще хотелось написать?

Андрей Битов: Книгу "ФИО", где будут три раздела: "Фамилия", "Имя", "Отчество". Мне позвонила из Ханты-Мансийска Лида Ахметовна Битова и сказала: "Вы наш". Отец не знал происхождения нашей фамилии. Я был в черкесском селе, где Битовых - пруд пруди. Я уродился не в мать, не в отца, во мне выскочило черкесское даже во внешности, хотя я черкес лишь в пятом поколении. У нас абсолютно русская семья, но с немецкой примесью, традиционная петербургская, в нескольких поколениях, где было много врачей. Русские Битовы тянутся с севера. Мой дед приехал в Питер из Череповца. Мне понравилось то, что я ношу черкесскую фамилию. Это многое объясняло в моей биографии. Когда я впервые увидел горы, это было… как первая любовь. Моя душа рвалась на Кавказ, все мне было там близко - и нравы, и еда, я много написал о Кавказе.

Вашу дочь зовут Анной Андреевной. В честь Ахматовой?

Андрей Битов: Нет, это получилось случайно. Бродский виноват. Я хотел назвать ее Александрой, Сашей, в честь бабушки. Она уже родилась, когда я встретил Бродского на Невском, и он отговорил: "Александра - это по-гречески "мужественная"! Есть же хорошие русские имена - Татьяна, Анна". Подавил меня своим апломбом. Дочь сама вытащила из шапки "Анну", когда уже могла хватать рукой бумажки.

Цитата

Как стать "живым классиком"? Никогда не ставить перед собой столь нелепой цели. Постоянно не понимать, что такое жизнь.