Поделиться
До того активная режиссура в опере существовала у нас островками. Борис Покровский, учитель Тителя Лев Михайлов... кто еще? А как тенденция она родилась на волне все более кричащего противоречия: прекрасная музыка возбуждала красивые возвышенные чувства, а на сцене чахла пышнотелая Виолетта, коротышка Хосе тщился обнять необъятную Кармен. Титель был молод, математически образован, знал толк в женщинах и не мог этого пережить. Он бросил точные науки и ринулся в режиссуру, чтобы привести в соответствие хрупкость музыки и женских талий, правду гармоний и чувств, которые безуспешно пытались изобразить не приученные к актерству тенора и сопрано.
Так в 80-е годы возник "свердловский феномен", о котором писала вся столичная пресса. На премьеры в Свердловскую оперу слетались меломаны из городов ближних и дальних: это были уже не отдельные прорывы безумцев, а бесконечно талантливая молодая команда, творящая новое искусство оперных гармоний. Титель пришел на возделанную ниву: там священнодействовал Евгений Колобов, гениальный дирижер, успевший стянуть на эту сцену незаурядные силы. Потом его сменил Евгений Бражник, которого критики назвали лучшим вердиевским дирижером страны, а я бы присовокупил, что никто лучше его не чувствует русскую оперу. Магию завершали великолепные художники Эрнст Гейдебрехт и Валерий Левенталь, в труппе обнаружились звезды европейского класса.
Спектакли становились откровениями. Я не раз ловил себя на том, что влюблялся в оперу именно после того, как слушал ее у Тителя с Бражником: их творения излучали мощную энергию, они произрастали из музыки и давали ей, даже хрестоматийной, новую, каждому внятную жизнь. Эту пору творчества Александр Титель вспоминает как счастливейшую в жизни: одно за другим возникали живые, сражающие свежестью, неожиданные прочтения "Севильского цирюльника", "Бориса Годунова", "Сказки о царе Салтане", "Катерины Измайловой". Можно было экспериментировать с современной оперой: ставили "Пророка" Владимира Кобекина, "Антигону" Василия Лобанова...
В Москве на большой сцене режиссер больше так не рисковал - опасения, что не придет неповоротливая публика, связывают столичные театры по рукам и ногам. А там его сопровождало молодое пьянящее ощущение свободы и счастливого "Все могу!". На гастролях "Сказок Гофмана" в Москве публика, прощаясь со "свердловским феноменом", кричала: "Не уезжайте!", а Валерий Левенталь, встретив меня в фойе, мрачно предрек: они слишком талантливы, их съедят.
И как в воду смотрел. Бучу подняли хористы: новации мешали спокойному звукоизвлечению ("Мы поем, а у него сцена крутится!" - жаловались они на волюнтаризм режиссера). Некоторые подрабатывали в церкви и уже знали о кознях мирового сионизма. Мобилизованные ими хоругвеносцы приходили на "Сказку о царе Салтане" и в бинокль считали число лучиков на звездах, украшавших кокошники солисток. Насчитав на одной ровно шесть, объявили спектакль антирусским. По их версии, исконно русский царь Салтан был представлен непочтительно смешным. Обвинения подкреплялись тем, что Титель злостно поставил еще одни "Сказки" - сомнительного "Гофмана", сочиненные подозрительным Оффенбахом. Понадобилось вмешательство прессы, чтобы команда еще какое-то время могла работать, но прежнее ощущение свободы начало испаряться. И когда Московский театр имени Станиславского и Немировича-Данченко пригласил Тителя на пост худрука оперной труппы, он согласился - этот театр считал своей alma mater.
Театр для краткости звали Стасик, и он был в раздрае. Труппа только что съела своего главного дирижера Евгения Колобова ("Я пятьдесят лет пою Татьяну, у меня опыт!"), тот ушел создавать "Новую оперу", лучшие люди ушли с ним. Перед Тителем предстала пустая оркестровая яма и заслуженные Татьяны с полувековым стажем. Теперь он работал под девизом: "Спокойнее! Не всё сразу!". Он теперь был дипломатом. Труппа обновлялась постепенно, театр возрождался годами и практически из пепла. Титель со товарищи его выстроил практически с нуля, шаг за шагом. Едва поднял, едва прошли первые успешные премьеры "Руслана и Людмилы", "Эрнани" и "Богемы", которая прокатилась по России, Корее и Америке, как в театре вспыхнул пожар, и он надолго стал бездомным. И снова Титель со товарищи поднимали его из пепла. Надев каску, он гордо показывал мне большой зал в лесах, водил на сцену, где сооружались новые пандусы, карманы и техника, о какой он мог тогда лишь мечтать. Когда театр открылся вновь, его уже ждали как возвращения горячо любимого оперного дома.
И снова пошла командная работа: директор Владимир Урин, художник Владимир Арефьев... Правда, вся когорта дирижеров, хороших и разных, уже не могла заменить одного Бражника. Впрочем, память о былом звездном дуэте Титель тоже воскресил, заново поставив уже на московской сцене "Сказки Гофмана": освободил оперу от неактуального теперь романтизма, но сохранил многие черты свердловского спектакля.
Сегодня дом, который построил Титель, один из лучших в Москве и России. Это стало совсем ясно, когда режиссер осуществил свою давнюю мечту, - поставил "Войну и мир": сложнейшая многонаселенная партитура Прокофьева разошлась по голосам и актерским талантам так, что никого не пришлось звать со стороны, причем компромиссов в кастинге не было. Мне кажется, Александр Титель с его аналитическим умом нашел точный баланс между экспериментом и традицией: его фантазия, сколь бы ни была активной, не тянет на себя одеяло с замысла композитора, не делает оперу неузнаваемой. Он помнит, что в театр приходит не только пресыщенный знаток, но и неофит, впервые столкнувшийся с Глинкой. Увидев "Руслана и Людмилу" в Большом, он может подумать, что так и было. Лучше пойти в Стасик, где тоже много выдумки, но не делают из Глинки, как сказал бы Шукшин, бордельеро. Режиссерский такт - один из фирменных знаков умного театра.
Время бежит быстро, и вчерашний "феномен" - классик оперной режиссуры, один из эталонов, с которым сверяют современный музыкальный театр. Он преподает, гастролирует, ставит дома и за границей. 30 ноября на Дмитровке зрители будут аплодировать дольше, чем всегда, поздравляя мастера с юбилеем. А потом мы снова будем ждать премьер Тителя, предвкушая встречу с просчитанной и выстроенной гармонией музыки, пластики и мысли. Не зря же режиссер в юности учился на физмате.