Поделиться
У Соловецкого камня была также развернута передвижная выставка с фотографиями мест, где уничтожали и хоронили жертв репрессий. В 1937-1938 годах только в Москве было расстреляно более 30 тысяч человек, а в СССР было вынесено более 720 тысяч смертных приговоров.
- Я первый раз участвую в чтении списков погибших от политических репрессий в качестве омбудсмена, - сказала РГ уполномоченный по правам человека в РФ Элла Памфилова. - Нам нельзя забывать тех, кто пострадал от репрессий. И надо сделать все возможное для тех из них, кто еще жив.
Помнить, знать и анализировать свою историю всегда важно для того, чтобы не повторять ошибок прошлого в будущем, подчеркнула Элла Памфилова.
РГ дозвонилась до Захара Прилепина, автора нашумевшей "Обители" ( супер-роман, главная книга года - так часто презентуют эту книгу критики), романа о Соловках 20-х годов.
- Захар, вы не приходите к Соловецкому камню?
Захар Прилепин: Я сейчас нахожусь в Донецке. Мы только что приехали и разгружаем медикаменты для сегодняшних страдальцев и жертв. Был бы в Москве, непременно пришел бы в этот день к Соловецкому камню. Я всегда посещаю подобные мемориалы. Но я же не москвич, и к Соловецкому камню прихожу в основном не на мероприятия, а сам по себе, в частном порядке. И кроме того я, честно говоря, против любых идеологических спекуляций на эту тему. А зачастую там собираются как раз люди с определенными целями и мыслями, часто не совпадающих с моими, и появляясь среди них я каким-то образом будто начинаю разделять их взгляды, не всегда мне близкие.
Я отношусь ко всему происшедшему в 20-30 годы 20 века как к моей личной трагедии, моей личной истории, истории моей страны и моих близких. Прилепины были среди тех, кого расстреляли в 30-е годы, это все родные мне люди. И поэтому я особенно стараюсь это горе ни с кем не делить, и никакие мероприятия с идеологическим уклоном не посещать.
- Хорошо ли мы помним о Соловках и обо всем, что они олицетворяют?
Захар Прилепин: Мне кажется, мы достойно помним и Соловки, и всю трагедию политических репрессий. Нельзя сказать, что мы забыли о ней. Хотя, еще раз повторю, спекуляции на этой теме вызывают у людей раздражение. Мы бы, мне кажется, смиренно несли этот крест своей личной исторической трагедии, и никто бы ничему не сопротивлялся, если бы не появлялись люди, пытающиеся использовать эту тему для того, чтобы принудить Россию, русских, россиян к определенным политическим выводам и позиции. И вот эта спекуляция очень болезненна для нас.
А сама тема, нет, не закрыта. На Соловках есть музеи и совершенно пронзительные места, рассказывающие об этом. Туда, как и на Колыму, приезжает огромное количество людей. Солженицына и Шаламова изучают в школе. При том, что есть страны, которые подобные темы - политические репрессии против своего народа - стараются обходить молчанием - Япония, например, или прибалтийские республики. Там не столь активно изучают историю своих репрессивных машин. И на Украине, кстати, стараются эту тему обойти. Вот там она, действительно, закрыта или полузакрыта. А Россия достаточно жестко относится к себе и своей истории, и не боится правды. У нас очень многое по этому поводу сказано, очень болезненно пережито, десятки книг написаны, десятки фильмов сняты. И утверждать, что в нашей стране об этом никто не знает и не помнит - это будет неправдой.
- Что вас побудило написать роман "Обитель"?
Захар Прилепин: У меня точно не было никаких счетов, которые бы я хотел с кем-то свести. Мне хотелось увидеть и рассказать эту историю вне политических взглядов - левых, правых, советских, антисоветских.
Я сначала начал писать небольшую вещь, просто ряд человеческих историй. А потом эти люди из сводок, документов, переписок, дневников вдруг каким-то образом начали оживать. И я начал на них внутренне реагировать, стал понимать, что я должен за них замолвить слово. И передо мной возник страшный и удивительный клубок противоречивых судеб. Потому что не было простого разделения " вот репрессированные, а вот палачи" , все было гораздо сложнее. На Соловках - об этом не принято говорить - в те годы, которые я описывал в романе, бывших чекистов и большевиков сидело в разы больше, чем священников или контрреволюционеров. Эта машина занималась самоуничтожением, и в нее попадали и члены компартии, и большевики, и чекисты, причем в огромном количестве. Надо отдавать себе отчет, что это люди, о которых в стихах Пастернака сказано: "Что ж, мученики дoгмата, Вы тоже жертвы века".
Роль палача не была чьим-то выбором. Вот я решил " стану палачом" и стал. А он решил "стану жертвой". Ты мог оказаться и там, и там. Все происходило очень сложно, трудно. Вот эта сложность рисунка человеческой судьбы завораживала меня больше всего.