Поделиться
Если бы не присутствие имени Анны на афише, скорее всего, не видать Новой сцене Мариинского театра аншлага на таком коммерчески невыгодном "проекте" как "Военный реквием Бриттена". Поэтому певицу можно благодарить за одно только то, что открыла имя выдающегося композитора ХХ века той часть публики, которая либо знала о нем понаслышке, либо не знала совсем. И надо отдать должное: до финала досидели все, за исключением пяти-шести человек, нецивилизованно процокавших во время тихого эпизода из партера на выход, не дожидаясь финала.
Военный реквием Бриттена, конечно, - не Застольная из "Травиаты". Это сложная, обращенная как к интеллекту, так и к чувствам музыка, требующая от слушателя сосредоточенной работы ума и сердца. Но гений Бриттена в том и заключается, что умел о самом сложном написать самым современным языком, чтобы музыка при всей элитарности и изощренности языка не только не становилась герметичной, а, напротив, обретала еще более сильные коммуникативные свойства и могла быть понятна всем. Сегодня одним из ярких продолжателей этой традиции можно считать Леонида Десятникова.
Бриттен написал Военный реквием по случаю освящения нового собора в Ковентри, возведенного рядом с руинами собора Св. Михаила, разрушенного во время Второй мировой войны. Мировая премьера состоялось 30 мая 1962 года. Авторским словом Бриттена стали вокально-поэтические реминисценции на стихи Уилфреда Оуэна, инкрустированные в традиционные части заупокойной мессы. Британец Уилфред Оуэн, оставивший поэтическое наследие, пропитанное духом пацифизма и экспрессивным антивоенным пафосом, погиб незадолго до окончания Первой мировой войны. Бриттен наделил стихами поэта на английском языке партии тенора и баритона, которые выступают в реквиеме как бы от лица свидетелей, вещающих с границы мира мертвых в мир живых. С этими ролями отлично справились лирический тенор Александр Тимченко, слывущий одним из лучших интерпретаторов музыки Моцарта и Бриттена, и драматический баритон Владислав Сулимский, сумевший приглушить свой могучий вердиевский голос для исповедальной лирики.
Анне Нетребко досталась партия с каноническими латинскими текстами. Бриттен, как известно, писал партию сопрано в Военном реквиеме для Галины Вишневской, и Анна чем-то даже напомнила пылкий тембр голоса великой русской певицы, особенно в срывающихся от эмоционального надрыва репликах типа tremens ("трепещущий") в части Libera me ("Избави мя, Господи, от смерти вечной"). Голос сопрано в реквиеме - и голос Оперы, способной отражать страсти, и голос Матери скорбящей, и голос неба. Анна Нетребко сделала для себя очень важный шаг в творчестве, смело выйдя на территорию другой - не оперной музыки ХХ века. Наследие Бриттена уже давно стало для цивилизованной Европы классикой. Для Анны Нетребко, знающей язык интонационного словаря музыки XVIII-XIX века на отлично с плюсом, этот шаг на территорию тонкого бриттеновского интеллектуализма стал новым многообещающим поворотом, учитывая неосвоенный ей репертуар ХХ века, если, конечно, не считать Наташи Ростовой в "Войне и мире" и Луизы в "Обручении в монастыре" Прокофьева. Когда-то Анна упоминала в интервью даже партию Лулу Берга, которую будто бы когда-нибудь исполнит. С диссонансами и ритмическими прихотливостями партии в "Военном реквиеме" Анна прекрасно справилась, хотя и было видно, как она волнуется. Преодолела певица и сложности широкого диапазона этой партии, благодаря своим фирменным сильным верхам и укрепленному низкому регистру, которых в ее реквиемной партии оказалось немало. Но ее наиболее удачным, на грани откровения номером стала Лакримоза со слезными, падающими, словно с Распятия интонациями, напомнившая враз и Реквием Моцарта, и си-минорную мессу Баха. Певица, одетая в скромное, незаметно расшитое на груди, летнее белое платье, фактически без прически, с забранным под резинку черным хвостом, с открытым умным лбом, да еще и занявшая место не рядом с дирижером, а где-то в глубине оркестра, ближе к хору, всем своим видом дала понять, насколько стремится соответствовать предельной серьезности замысла. В августе ей предстоит исполнить эту партию на знаменитом Зальцбургском фестивале в компании с тенором Йэном Бостриджем и баритоном Томасом Хэмпсоном и дирижером Антонио Паппано. Валерий Гергиев создавал ощущение мистической настоящести происходящего, словно распахивая двери в Вечность, застывая между временами, выстраивая нереальные космические вертикали в бриттеновских рефлексийных стоп-кадрах. Его жест в особенности на пугающих, тремендообразных, грозных кульминациях тутти, был как никогда собран, лаконичен, строг, стараясь как можно ярче высветить смыслы таких строк: "Ах, после нас покой вкусит ли мир? Или продолжит в злобе бранный пир И, возвратясь к звериным нормам леса, Вспять уведет народы от прогресса?".