Поделиться
Но почувствовать атмосферу оперного действа, развернувшегося под стенами Кремля, живой артистический шарм, магнетизм самого места можно было только на Красной площади. Сувенирно-открыточная "декорация" с красно-кирпичными кремлевскими стенами и стрельчатыми башнями Исторического музея, бой курантов, повисшая рядом со Спасской башней луна, наливавшаяся под музыку Верди золотом, электрический узор иллюминации, волшебно опутавший исторические фасады - вся эта красота воздействовала не только на зрителей, теснившихся на пластиковых стульчиках, но и вдохновляла артистов.
И если поначалу шокировало "микрофонное" звучание оркестра в Увертюре к "Силе судьбы" Верди, а волнение Анны Нетребко в первом выходе в Болеро Елены из "Сицилийской вечери" было слишком заметно по ее дыханию и интонации, то дальше оркестр ГАСО им Е.Ф. Светланова сумел продемонстрировать свою отличную форму: монолитность, красивые рельефы струнных, чистые духовые, ясный звук. А Анна Нетребко буквально зачаровала аудиторию. Причем репертуар она выбрала новый даже для себя самой.
Первое отделение певцы посвятили музыке Верди, отметив тем самым его 200-летие. Но если прежде Нетребко пела Виолетту или Джильду, то теперь в ее репертуаре появилась Леонора из "Трубадура", которую она исполнит в следующем сезоне в Берлинской Штаатсопере, кровавая Леди Макбет, чьей сценой она открывала театр Мариинка-2, а в следующем сезоне планирует впервые спеть в Баварской опере. К слову, на пресс-конференции Хворостовский сообщил, что Анна заключила с ним пари: кровавая леди станет ее лучшей партией. В ответ баритон пообещал отметить эту победу "кукареканьем" на Красной площади. В этот раз, правда, Леди не звучала. Но в Леоноре Нетребко продемонстрировала и красивый крупный звук, и внутренний драматизм, и абсолютно волшебные верхние ноты, не боящиеся мощных крещендо.
Хворостовский, появившийся в первом отделении в вердиевском Родриго ("Дон Карлос") и в Графе ди Луна ("Трубадур"), был равен своей вокальной харизме - жесткий темперамент, экспрессивность, благородный звук. По какому-то неведомому совпадению каждый выход Хворостовского сопровождался боем кремлевских курантов. А в арии Скарпиа из "Тоски" Пуччини куранты и вовсе вступили в ансамбль, "подыгрывая" оркестровому эффекту церковного звона. Скарпиа, к слову, - новый образ для Хворостовского и прозвучал у него не со злодейским накалом, а с мрачной, красивой яростью, тем же "благородным", ясным звуком, которым Хворостовский покоряет в своем коронном Онегине. Заключительная сцена из "Евгения Онегина" стала кульминацией для самих певцов, недавно выступавших вместе в этом спектакле в Венской Штаатсопере: Анна дебютировала в партии Татьяны, а Хворостовский стал ее "первым Онегиным". Дуэт покорил хрестоматийной чистотой характеров: уставшего от жизни Онегина, с чуть потухшей краской голоса, и сильной, искренней Татьяной, которую Нетребко спела с такой любовной детализацией каждого оттенка фразы, таким внятным, рельефным звуком, что казалось, действие развернулось на старой мхатовской сцене. Убедительно прозвучали у нее и арии Мадлен (опера Джордано), Адрианы Лекуврер (опера Чилеа), где пленял и драматический накал певицы, и зачаровывающие растянутые легато звука, и красота голоса, окрашенного теперь в более темные глубокие тона.
О прежнем "беззаботно-игривом" имидже Анны Нетребко напомнил только ее "бис": песня Сильвы из оперетты "Сильва", где Анна под оркестровый чардаш пустилась в темпераментный пляс. А последним "бисом" вечера стал неувядающий и ностальгический советский хит "Подмосковные вечера", который певцы распевали вместе с публикой. И в антураже светящейся вечерними огнями Красной площади этот финал выглядел символично, соединяя реальность и искусство.