Поделиться
Алексей Октябринович Балабанов, режиссер и сценарист, не умещался в рамки ожидаемого. Более того, вопрос соответствия чьим-то ожиданиям, будь то критики, фестивальные отборщики или коллеги, его, кажется, вообще не волновал. Гораздо больше волновало попадание в "десятку" - в цель, видимую вначале только ему. Он был как самонаводящаяся ракета.
Его траектория взлета не была вертикальной. Он начинал как переводчик с английского, и успел понюхать пороха в последних войнах советской империи. Когда он пришел в документальное кино, казалось, что его интересуют "маргиналы". Например, очень любя рок-музыку, снимал свои первые документальные фильмы про свердловские рок-группы, когда они считались почти "подпольным" искусством. Маргиналами на излете 1980-х были и герои его первого художественного фильма "Счастливые дни", поставленного по Беккету. Но герои, которых выбирал Балабанов, очень стремительно из маргиналов становились "центровыми". Его Данила Багров, сыгранный Сергеем Бодровым-младшим, вошел не в кинематограф - в жизнь так, словно только его и ждали. Балабанов имел редкий дар - чувствовать время и формулировать самые жесткие (и главные) вопросы, заданные им человеку.
Многим и сам Балабанов поначалу казался маргиналом, явившемся в Питер из Свердловска. Другие жаждали увидеть в его героях - альтер эго автора. Его называли русским Тарантино, но, в сущности, он использовал киноязык Тарантино так же, как язык первых немых фильмов в "Трофиме" или "Про уродов и людей", или так же, как штампы советского кинематографа в "Грузе-200". С таким же успехом фильмы Алексея Балабанова можно было бы сравнивать с фантасмагориями Гоголя. Хотя бы потому, что он попытался вернуть нашему кино возможность говорить о непознаваемом, не пользуясь подручными средствами фэнтази и компьютерных спецэффектов. В "Грузе-200" Балабанов попытался всерьез напомнить об экзистенциальном измерении кино. И использовал для этого предельно внятный, грубый язык.
Сценарии для большинства своих фильмов он писал сам. "Просто я думаю картинками. Я придумываю кино - я его вижу, - объяснял он. - Новый абзац - это другой кадр. Я уже изначально знаю, как что будет. Поэтому сценарий для меня - это кино. Я же для других сценариев не пишу. Записываю свое кино, которое придумал".
Пожалуй, лучше всего про Алексея Балабанова сказал когда-то (в питерском журнале "Сеанс" Виктор Сухоруков: "Он сложнейшая формула природы: гремучая смесь детскости с цинизмом, упрямства и наивности, беспокойства и равнодушия. (...) Он любит свое дело и себя в нем. Служение кинематографу награждает его одиночеством, затворничеством, нелюдимостью, эмоциональной скудостью и заметным невниманием к людям вокруг. Эгоист. Улыбка - редкость. Слез я не видел никогда. Редко жалуется на судьбу, но и радуется не часто, и успехами своими не делится даже с теми, кто к ним причастен".