Поделиться
"Собравшись с духом, взял я четырехугольную кисть, обмакнул ее в ведро с краской, вытащил и, к изумлению наблюдавших за мною маляров, потащил кисть над разостланным холстом, обильно капая на него краской... С увлечением я возил ее по холсту, и маляры стали мне усердно помогать" - так вспоминает художник Александр Головин начало своей работы в Большом театре на рубеже XIX-XX веков.
Это было действительно этапное время для театра. Директор "Дома Нащокина" Наталья Рюрикова, по ее словам, ставила целью показать на выставке, основу которой составила коллекция музея Большого театра, историю большой сценографии. Но удалось ей большее. Если можно говорить о духе театра, - то вот он, здесь, в деталях, в неуловимых штрихах, из которых создается волшебство на сцене. Среди эскизов, сценических костюмов для оперных царей и великих танцовщиц, среди макетов декораций, под негромко звучащую музыку русских балетов.
Позволить себе, подобно Головину, замахнуться кистью на императорский Большой театр русские художники смогли лишь ближе к концу 19 века - до этого по-настоящему художественных высот достигала машинерия. Главный машинист театра Карл Вальц по просьбе Чайковского в финале "Лебединого" изображал бурю на озере так, зрители жаловались, что за воем "ветра" и "треском сучьев", не слышно музыки. Чудо-механизмов Вальца даже в виде изображений на выставке нет, но зато тут есть эскизы декораций, в которых их можно представить. Например, работа Николая Мартынова к "Жизни за Царя" 1840 года: перед нами пустынная площадь, где-то там стены с теремами - такой задник как раз и предполагал развертывание перед собой бурного музыкально-технического действа.
Но чем дальше - тем чаще русские художники желали видеть в музыкальном спектакле не просто историческое правдоподобие, а, конечно, подчиненное замыслу спектакля воплощение собственных художественных образов. В коровинском эскизе к "Щелкунчику" с украшенной елкой просто не хочется видеть декорацию - это прежде всего великолепный импрессионистический этюд. Равно как и в коровинском же слоистом, "собранном" из тысяч крупных мазков "Тереме" из неосуществленной "Жар-птицы" 1919 года.
Кстати, и художественным проектам, по разным причинам не осуществленным на сцене Большого, но дополняющим штрихами его биографию, на выставке найдено место. Вот, например, "Маска Красной смерти", балет, готовившийся к постановке в 1917-м: потрясающие своей яркостью, характерностью костюмы Григория Пожидаева легли в архивные папки. На бумаге остался и сумасшедший по экспрессии проект занавеса Большого работы Юона с мускулистыми мужскими фигурами, открывающими для зрителя зарю новой жизни. А вот этот золотисто-алый с серпами-молотами и колосьями занавес работы Федора Федоровского долгое время украшал зал главного музыкального театра советского государства...
Объемный образ Театра создается в залах галереи и за счет нарочитого несоблюдения хронологии, столкновения времен. Напротив не сшитого занавеса Юона - автографы Осипа Бове на планах здания Большого начала XIX века с надписями "Поперечная профиль" и "Продольная профиль". В цокольном зале на выставке рядом с нежными безыскусными платьями балерины Лепешинской из коллекции историка моды Александра Васильева соседствует коричневая пачка из толстой кожи работы дизайнера Игоря Чапурина к балету Cinque 2011 года. На глазах художник в театре уступает место дизайнеру - но ведь и ему когда-то уступил место машинист...
- Никто уже не делает сегодня таких эскизов, не шьет вручную костюмы, вместо декораций приходит машинерия компьютерная, - говорит Наталья Рюрикова. - Но пусть это все будет не наперекор, не назло духу Большого. А будет это просто талантливо - тогда сам забудешь, какими средствами это сделано.