Поделиться
Туминас сочинял вдохновенно. И поддавшись ему, поплыли в матовом тумане, в легком дыме электронной сигаретки первые слова Онегина - Сергея Маковецкого. Подернутое пеленой этих горьких воспоминаний поплыло пространство пушкинского романа. Маковецкий-Онегин глядит на себя молодого, обнаруживает рядом бесшабашную удаль гусара, неудержимого в своей горячечной витальности (Владимир Вдовиченков), скептичного холеного светского щеголя и театрально-демонического Чайльд-Гарольда. Под уморительные всхлипы музыкальных томлений выпархивает на сцену светлокудрый опереточный Ленский и, пошло размахивая руками, толкует о любви. Прелестные балерины у станка, глядящие в опрокинутую, темную бездну зеркального задника, пока классная дама в черном трико и балетных туфлях, церемониймейстер местных торжеств и смертей - высокопородная Людмила Максакова привычно командует им по-французски - батман, сильвупле.
Туминас отважно и почти грубовато использует однажды найденный рецепт, безотказно действующий на московскую публику. Не давая опомниться, заполняя пространство меланхолической, полузнакомой, чувственной и нарастающей музыкой Фаустаса Латенаса, выдувая все снега и туманы на сцену, освещая ее бледным лунным светом, он соединяет сильнодействующую пластическую метафоричность с мерцающим психическим тремоло Сергея Маковецкого.
Чудный сон, снящийся Татьяне в крещенскую ночь, все не кончается. Читаемый нежданно возникшей Юлией Борисовой, текст мешается с голосом Иннокентия Смоктуновского, и в этом дивном исполнении становится уже сном о театре. В элегантном, мехом отороченном пальто, Борисова сходится лицом к лицу с юной Татьяной, и оказывается ее будущим, а может, это просто две эпохи сошлись на мгновение в пространстве пушкинского романа, как сходится в нем все, что ни на есть.
Когда же настает Лариным время ехать в Москву, то огромные дрожки увезут по снежным просторам не одну Татьяну, а весь огромный балетный девичий корпус. И почудится, что не Татьяна, а вся Россия тронулась по ссыльному, вечному своему тракту в безнадежье. И где-то в пути ей встретился заяц (Мария Бердинских), так удачно перебежавший когда-то дорогу Пушкину на его дороге в мятежный Петербург.
Овеянный снегом и музыкой, завороженный слезами, застывшими в глазах и мягком, неуверенном голосе Маковецкого, зрительный зал Вахтанговского театра стал свидетелем театрального рождения пушкинского романа. Впервые он обрел свой никогда ранее не обнаружившийся в театре статус - идеальной рамы, иконы, в которой плачет и отражается вся русская жизнь, все ее времена и люди.
Второй акт оказался пародией на первый. Все тот же снег падал чересчур красиво, а девичий корпус слишком назойливо намекал на что-то ангельское. Когда же Татьяна начала свою мстительную, злобно-юношескую отповедь Онегину, показалось, что Туминас романа Пушкина так и не прочел, или понял в нем что-то совсем иное. И все же, магический театр Пушкина, явленный нам в "Онегине", едва ли не впервые ожил на драматических подмостках.