Не стало великого историка Эрика Хобсбаума

Историк Эрик Хобсбаум. Фото:ROLAND SCHLAGER/EPA

Эпитет "великий" в отношении Хобсбаума произносился так же легко как "лопоухий" (у него были большие уши) или "очкарик". Он был велик без натуги, велик естественно, как гора. Все знали, что он гений - привыкли. Так люди привыкают к тому, что на углу продают молоко. Все привыкли к тому, что есть такой чудной человек, тщедушный лопоухий очкарик - со стальной волей и упорным достоинством историка. Есть такой вот человек, живет в Хемпстеде - и он все знает, он все может объяснить.

Он действительно старался объяснить. Не жалея сил,  объяснял: повторяя по нескольку раз, растолковывая. Иногда люди вдруг видели его, как будто впервые, и ахали: ну, невозможно столько всего подумать и сопоставить! - и люди поражались сделанному им. Вроде мы знаем, что такой странный человек живет среди нас - а все-таки это удивительно. Так мы, привыкнув к горам, неожиданно видим эти горы словно впервые - ну, и махина!

Эрик Хобсбаум написал несколько десятков книг - собственно говоря, он написал историю европейского Нового времени с 17-го века. Считается, что его специальностью был 19-й век, но он не был узким профессионалом - хотел понять, как вообще устроена история: чтобы разобраться в 19-м веке, ему пришлось описать 17-й и 18-й. А потом и "короткий 20-й".

Он прожил долгую жизнь, ему было 95 лет; не переставал работать до последнего дня; книга, опубликованная год назад, писалась уже в больнице - о Марксе и марксизме. Уже не вставал - к его кровати приспособили столик с компьютером и стопкой бумаги. Просыпался - и начинал работать.

Последний год Хобсбаум не мог ходить: сломал ногу, срослась плохо - ковылял в кабинет, волочил тощую ногу, садился к столу, писал историю. Он был щепетильно, гигиенически порядочным человеком, не выносил социальной несправедливости - презирал социал-дарвинизм и мораль капитала. Он написал и сказал невероятно много - а ему казалось, что недоговорил.

Он пережил несколько эпох: эпоху революций и фашизма, эпоху холодной войны и мечты о демократии, эпоху глобализации и краха демократической программы, эпоху сакрализации рынка и нового подъема национализма. Как и положено историку, он относился к фактам без гнева и пристрастия; но в отношении морали и идеологии - своего отношения не скрывал. Он был последовательным марксистом и антифашистом.

Мы подружились с ним три с половиной года назад; горжусь, что удостоился его дружбы. Последний раз видел его четыре месяца назад, последнее письмо получил неделю назад: обещал летом приехать в гости. Мы говорили по многу часов подряд - один из таких долгих разговоров снят на пленку: два с половиной часа Эрик рассказывает об истории фашизма. На российском ТВ эта пленка никому не понадобилась.

Когда Эрик говорил, он преображался - такими были пророки: немощный и могучий одновременно. Он любил шотландский виски и джаз, у него есть книга про джаз. Он любил живопись и имбирь с чаем. Он любил, чтобы дети были рядом. И всегда говорил об истории.

В одном из последних разговоров сказал: "Знаешь, то что произошло в России, это даже не преступление, это противоестественная глупость. Общенародную собственность на недра земли отдали горстке проходимцев - это небывалая в истории катастрофа. Или небывалая в истории дурь". Много всего можно рассказать: и как домашняя библиотека была устроена, и что он говорил о политиках. Все это слова: обрывки и фрагменты большой и долгой речи. Из осколков человека не слепишь.

Есть особые люди - они как фильтр, поставленный Богом в течение времени: эти люди очищают время.

Вот не стало Эрика Хобсбаума, и непонятно, как время без него обойдется.