Поделиться
Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так, с алыми - черные розы
Вплелись в мой застольный венок.
Мой кубок за здравье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней;
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
Петр Вяземский, 1862 г.
В начале ХIХ века русские поэты жили душа к душе. Все знали, кто влюбился, а кого разлюбили; кто путешествует, а кто вернулся; кто, не дай бог, разорился или расхворался... И в мирное-то время поэты друг за друга трепетали, а тут - война. И как же они переживали разлуку, как тяготились неизвестностью, как стремились подать друг другу весть!
В утро Бородинского сражения примчался в Москву Константин Батюшков. Ему надо было вывезти из Москвы тетушку с семейством. Пока та собиралась, он обежал друзей и почти никого не застал. Написал письмо вдогонку Вяземскому: "Я приехал несколько часов после твоего отъезда в армию. Представь себе мое огорчение: и ты, мой друг, мне не оставил записки! Дай бог, чтоб ты был жив, мой милый друг!.. Теперь, когда ты под пулями, я чувствую вполне, сколько тебя люблю. Не забывай меня. Где Жуковский?..".
Вяземский и Жуковский почти одновременно прибывают к Бородинскому полю, но ничего не знают друг о друге. Жуковский с московской дружиной стоит в резерве, а Вяземский мечется с донесениями в чаду боя, он - адъютант генерала Милорадовича.
Именно 20-летний поручик Вяземский передал приказ о вступлении в дело начальнику 23-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Алексею Николаевичу Бахметеву. Только дивизия тронулась к эпицентру событий, как под генералом была убита лошадь. Ему подвели другую. Дивизия вступила в бой. Вяземский оставался при Бахметеве. Тут рядом с ними падает ядро. Худенького поручика лошадь выбросила из седла, и это, очевидно, спасло ему жизнь. Через секунду ядро "зашипело, завертелось, взвилось и разорвало мою лошадь" - так вспоминал Петр Андреевич много лет спустя.
Когда он поднялся, оглушенный, то увидел, что Бахметев лежит на земле, истекая кровью. У генерала была раздроблена нога. "С трудом уложили мы его на мой плащ, - вспоминает Вяземский, - и с несколькими рядовыми понесли его подалее от огня. Но и тут сопровождали нас ядра, которые падали направо и налево, пред нами и позади нас. Жестоко страдая от раны, генерал изъявлял желание, чтобы меткое ядро окончательно добило его. Но мы благополучно донесли его до места перевязки..."
Позднее Бахметев рассказывал, что он был спасен от смерти только решительными действиями молодого князя Вяземского.
Но это еще не вся история спасения генерала. После тяжелой операции (ампутация раздробленной правой ноги) и долгой мучительной дороги Алексея Николаевича Бахметева привезли на лечение в Нижний Новгород. Одним из тех, кто ухаживал за раненым, стал Константин Батюшков. Он отвлекал Бахметева рассказами о собственных приключениях в прошлые военные кампании, чтением книг. Вот так забота об одном генерале и в разлуке соединила двух друзей-поэтов - Вяземского и Батюшкова, две тогдашние надежды русской словесности.
Батюшков попросил Бахметева помочь ему с местом в армии, и тот пообещал поэту, что как только вернется в строй, то возьмет его в адъютанты. 29 марта 1813 года Батюшков получил долгожданный приказ о том, что он принят в военную службу штабс-капитаном и назначен в адъютанты. Но тут вмешались доктора и не разрешили Бахметеву вернуться в строй. Алексей Николаевич, стремясь сдержать слово, данное Батюшкову, пишет письмо к своему другу генералу Раевскому и просит взять поэта в адъютанты. Батюшков прибывает к Раевскому и служит при нем до самого Парижа.
Бахметев же получает от государя золотую шпагу "За храбрость" с алмазами и назначается Каменец-Подольским военным губернатором. Впереди у него еще тридцать лет честного служения Отечеству.