Поделиться
Впрочем, у Фомы множество обличий и образов. Мудрость мастера и озорство подростка образовали его магическую и сияющую харизму.
Ему было почти 50, когда он в 1981 году по приглашению своего учителя Андрея Александровича Гончарова начал преподавать в ГИТИСе. За ним к тому времени уже стояли легендарные и запрещенные спектакли "Смерть Тарелкина" (1966) в Театре им. Маяковского и "Новая Мистерия-буфф" (1969) в Театре им. Ленсовета. И целая жизнь бунтаря и мученика театра. Годы изгнанничества, запрет на профессию, подрабатывание репетиторством.
Сегодня, когда "Мастерская Петра Фоменко" почитается едва ли не последним пристанищем живой традиции русского психологического театра, многим трудно представить, что ее основатель взрывал все традиции и "системы". Московский мальчик предвоенной поры, любитель футбола, искатель приключений во дворах и подворотнях Якиманки, он рассказывает про войну так, что мурашки по коже. В его лице и сегодня угадывается мальчик, который, вымочив в спирте хлеб, подлавливал голубей и нес их домой маме. "Да что вы, разве в Москве голубей ели?!" В ответ - саркастический взгляд из-под бровей и неподражаемая улыбка Фауста и Мефистофеля одновременно. Воспитанный мамой в любви к театру и музыке, после школы он отправился учиться актерскому ремеслу в Школу-студию МХАТ. Откуда и был отчислен на третьем курсе, в год смерти Сталина, за хулиганство и пренебрежение к "великой школе русского театра". Прибавив к музыке филологию (вместе с дипломом филфака пединститута), он поступил на режиссуру в ГИТИС.
Авантюрный и фрондерский дух его детства и юности, той короткой пред- и послевоенной поры, в которой лелеяло мечту о свободе поколение "оттепели", до сих пор живет в каждом его жесте. Фома всегда полон пафоса и иронии, всегда сомневается, нервничает. Лукавый взгляд горит из-под бровей, сияет любопытством, гневом, радостью, бунтом и любовью - все чрезмерно, все со страстью. В нем есть и дух лицедейства, заставляющий каждый раз сомневаться, с каким именно Фоменко вы говорите.
Он мэтр, а его любят как родного. Он должен изрекать истины, а его тихий, чуть-чуть дрожащий голос, в котором звучит сомнение, хорошо знаком всем - коллегам и студентам, актерам и журналистам.
Фома - родной. Его знание о театре и о людях родилось из боли и памяти, из отчаянья, чувства изгойства, озорства, вызова. Из музыки, с которой он вырос (окончил музыкальную школу по классу скрипки). Из парадоксов, на которых взрос его театр, получивший "ген" от Станиславского (через Бориса Вершилова и Николая Горчакова) и другой - от Мейерхольда (через его учеников Николая Петрова и Николая Охлопкова). Его многолетняя работа в знаменитом театре Комедии - театре Николая Акимова - обострила понимание гротеска, а заодно и чувство истории, в которой у него положение моста, связующего времена в русской режиссерской традиции. Не потому ли в манере и голосах его учениц оживают порой голоса других актрис и иных эпох, то Марии Бабановой, то Алисы Коонен, то Елены Юнгер?
Не потому ли уже в пору своего собственного театра, возникшего еще в ГИТИСе 1988 года, но официально открытого в мрачном 1993-м, он решительно отказался от "гротеска" в пользу нежнейшей, ушедшей культуры? Здесь его меланхолическая печаль по ушедшему миру, культуре и театру, его тоска и "память смертная" соединились с виртуозной театральной легкостью и хулиганством. В Жаке-меланхолике, так виртуозно сыгранном Кириллом Пироговым в спектакле "Сказки Арденского леса", отчетливо слышен голос самого Фомы. Впрочем, его мудрые, печальные, лукавые и нежные, хулиганские и изысканно романтические интонации разлиты во всех его спектаклях, во всех их голосах и персонажах.
Петр Фоменко: Любить - это значит порой и ненавидеть, и не терпеть чего-то дурного. В этом ведь и тайна того самого патриотизма, о котором сегодня талдычат с утра до ночи. Мы все ищем национальную идею. Чушь. Она сначала является как национальная, а потом как нацистская. Сейчас ничего страшнее нет, чем зарождающийся нацизм, в родном отечестве.