05.07.2012 12:49
    Поделиться

    Слонимский: Не можешь написать "Чижика-Пыжика", не берись за симфонию

    Композитор Сергей Слонимский рассуждает о поэзии, власти и "Чижике-Пыжике"
    Композитор, музыковед и педагог Сергей Слонимский, юбилей которого отмечает в этом году музыкальный Петербург, рассказал "Российской газете" о том, какое влияние оказывают на музыку власть, литература, кинематограф, критики.

    "Мне помог XX съезд КПСС"

    Российская газета: Сергей Михайлович, в этом году вам исполнится 80 лет, из них вы пишете музыку более 70 лет...

    Сергей Слонимский: Да, но сначала я ее не записывал. В пять-семь лет я просто клал на пюпитр стихи и пел их. Это были какие-то детские стихи вроде "Приплыл по океану из Африки матрос, малютку обезьяну в подарок нам привез". Когда мне было восемь, я положил на музыку "Утес" Лермонтова. Потом начал сочинять небольшие пьески. У меня был замечательный педагог - Анна Артоболевская. Я, правда, был самым слабым учеником, всегда отставал и очень боялся выйти на эстраду. Иногда появлялись какие-то отдельные яркие пьесы в школе и консерватории, но до 25 лет я себя не нашел. Видимо, даже в музыкальном творчестве нужно сначала выработать характер, чтобы стать профессионалом. Мне в этом очень помог XX съезд КПСС - развенчание Сталина меня внутренне раскрепостило. После этого я всякий авторитет начал ставить под сомнение.

    РГ: В работе вы используете сюжеты из литературной классики. А есть сегодня какая-то тема, которая могла бы послужить основой оперы?

    Слонимский: Шекспир - он на все времена. У меня есть "Гамлет" и еще не поставленная опера "Король Лир". Вечные темы - неблагодарность и хитрость, любовь к лести. "Мария Стюарт" - о столкновении любви и власти. И, кстати, ни в одной экранизации "Мастера и Маргариты" я не услышал главной мысли романа: что всякая власть есть насилие над людьми. Эта тема во все времена неприятна, но особенно обидчивой оказалась советская власть. На исполнении первого акта моей оперы "Мастер и Маргарита" в зале Дома композиторов сидели инструктор райкома, инструктор горкома, инструктор обкома и третий секретарь райкома. Геннадий Рождественский предложил мне переписать музыку, пока ее не стерли. Но я из этого не делал политической рекламы. Тем, что я написал оперу, я уже сделал шаг против системы, а ловчить и тайно передавать рукописи - не мое. Я как-то столкнулся с Бродским на Марсовом поле, когда он шел в милицию оформлять отъезд. Он предлагал ехать вместе с ним, говорил: "Тебе же все равно здесь все запретили". Но он и сам не хотел уезжать. Я ответил, что я русский композитор и хочу работать в своей стране.

    РГ: То есть у современных писателей вы не видите сюжетов для оперы?

    Слонимский: Ну я же не виноват, что современные писатели ничего не пишут о современной жизни! В этом плане я очень уважал коллег моего отца: Зощенко, Платонов, Дудинцев при Сталине и при Хрущеве не боялись писать о реалиях. А сейчас все хотят получать премии за постмодернистские игры. Мне кажется, что хорошая власть всегда поддерживает серьезное искусство. Плохая власть видит в нем опасность, как Сталин видел опасность в Зощенко, Мандельштаме и Ахматовой. Тоталитарный лидер всегда внутренне боится, а внешне презирает серьезное искусство. Так, при Гитлере были запрещены не только Шенберг и Хиндемит, но и Малер с Мендельсоном. И, напротив, пропагандировались патриотические песенки. Отношение к серьезной музыке как лакмусовая бумажка.

    Посвящение критикам

    РГ: Как вы оцените петербургскую концепцию "доступного искусства"? Например, этим летом состоится первый международный фестиваль оперы в формате open air.

    Слонимский: Лучше бы человек шел к театру, а не театр к человеку. Важно только, чтобы деньги тратились не на фейерверки, а на само искусство. Второй вопрос: что именно показывают? Если "Псковитянку" в Псковском кремле, то это неплохо. А если это чистая коммерция, то я против.

    РГ: Как-то вы упрекнули критиков в том, что они мало пропагандируют петербургских композиторов.

    Слонимский: Москвичи в этом отношении, может быть, скупы, но они молодцы - своих мэтров они чтят. Многие наши музыковеды отличаются инертностью и какой-то провинциальной зависимостью. У нас были Балакирев и Глазунов - их только недавно стали вновь исполнять. А ведь Балакирев стоял у истоков русской композиторской школы, Глазунов был благодетелем нашей консерватории и достойнейшим человеком.

    РГ: А как насчет тех, кто критикует вас?

    Слонимский: В печатных экземплярах моей симфонии N 28 есть посвящение моим врагам - "антимузыкальным критикам, которые помогают бретеру-автору преодолеть скуку и лень, превращают гневную реакцию в творческую энергию: чем больше брани и запретов, тем больше симфоний и тем заинтересованнее аудитория". Это чистая правда, потому что нормальный музыкант после каждого концерта сомневается в себе. И вдруг читает: "Пупкин - это да! А вот этого композитора через полгода перестанут слушать". И тут же приходят новые музыкальные идеи, крепнет уверенность в себе.

    Симфония дружит с песней

    РГ: Вечер ваших произведений в консерватории прошел в рамках цикла "Композиторские школы Санкт-Петербурга". Как вы можете охарактеризовать школу Слонимского?

    Слонимский: Композиторская школа - это, скорее, такая рубрика, которую придумали для простоты. На моем вечере не было моих учеников, это был авторский концерт. А если говорить о школе, то нужно называть какие-то крупные фигуры: Щербачева, Шостаковича, Штейнберга. Существует ли школа Слонимского - узнаем лет через 50.

    РГ: А какая музыка стоит у вас на телефоне?

    Слонимский: Я ее не выбирал. Но если бы выбирал, то это было бы что-то из Мусоргского или Стравинского. Я обожаю Баха и Моцарта, но не очень люблю Вивальди - это "попса" XVIII века. И Пьяццоллу не люблю: он предсказуем, и то, что его исполняют чаще Стравинского, не делает чести концертным залам. Чтобы отдохнуть, нужно идти в театр эстрады. А чтобы послушать правду о жизни, нужен Брамс или Малер. История расставляет все по местам. В свое время Балакирев имел ничтожные сборы на концертах из произведений членов "Могучей кучки", а никому неведомый сейчас певец Славянский собирал миллионы, исполняя песню "Тпруська, бычок".

    РГ: Но среди ваших учеников тоже есть представители легкого жанра, например, Владимир Мигуля.

    Слонимский: А я совершенно не против. Симфония дружит с песней - отсюда симфонии Шуберта, Малера, Чайковского. Cкерцо симфоний Гайдна образовались из менуэтов. Я и в скерцо своих симфоний ввел рок-музыку.

    Между оперой и саундтреком

    РГ: И все же самая знаменитая ваша мелодия - песня "У кошки четыре ноги" из фильма "Республика ШКИД".

    Слонимский: Алексей Пантелеев был другом моего отца, и когда режиссер Геннадий Полока попросил меня написать музыку к экранизации "Республики ШКИД", я с радостью согласился. Директор "Ленфильма" Илья Киселев сказал мне: "Я сам бывший беспризорник и думаю, что вы не сможете правильно подобрать мелодию". Тогда я его попросил что-нибудь спеть из его детдомовского детства. Он назначил час, запер двери и пел мне песни одну за другой, чтобы я понял стилистику уличной музыки. После этого я поехал в Дом творчества писателей, где встретил Алексея Пантелеева, который предложил куплет со словами "У кошки четыре ноги". Я ему ответил, что эту же песню мне пел Киселев. Сначала я написал под нее фокстрот, но Пантелеев был категорически против. Так родилась та жалобная песня, которую вы помните по фильму.

    РГ: Фаину Раневскую страшно раздражала фраза "Муля, не нервируй меня!" А для вас песня про кошку - такая же "муля"?

    Слонимский: Это есть у каждого творца. Хачатуряна, например, раздражал его же "Танец с саблями". В 60-х, когда только вышел фильм "Республика ШКИД", некоторые коллеги спрашивали, как мне не стыдно до такого опускаться. А я считаю смешным неверие в то, что человек, пишущий симфонии, может написать "Чижика-Пыжика". Если ты не можешь написать песенку, то ты не имеешь права браться за симфонии. И наоборот. Следующим моим фильмом стала "Интервенция". Я предложил, чтобы Высоцкий сам сочинил песни, но его устроили мои мелодии, и он исполнил их.

    РГ: Есть ли современные театральные режиссеры, с которыми хотелось бы поработать?

    Слонимский: Я работал с Робертом Стуруа, это большой художник, он поставил мою оперу "Видения Иоанна Грозного" вместе с Ростроповичем. Ему это удалось хорошо. Дважды мне довелось работать с Георгием Товстоноговым - над "Ревизором" и "Тихим Доном". Мне было приятно, что в своей книге он вспомнил добрым словом музыку к "Тихому Дону", которую обкомовцы вычеркнули из списка на Госпремию СССР. Сейчас у меня студенты, я работаю в консерватории, мне некогда вести такое плотное общение с режиссерами, какого требует театральная жизнь. Одно из двух - или тридцать две симфонии и восемь опер, или сорок фильмов. Я выбрал первое.

    О поэзии в музыке

    Я вижу одну проблему обучения вокалу: поэзия и слово должны быть равнозначны музыке. Хотя я музыкант, мне всегда не хватает слова в пении классических произведений. Мне обидно, что эстрадные певцы лучше владеют произнесением поэтического текста, чем классические исполнители. Лет 50 назад только немногие певцы были склонны исполнять "современную музыку", причем под ней они понимали Шостаковича и Прокофьева. А сейчас этой проблемы нет: вокалисты с удовольствием учат новые вещи, работают над поэзией. Я уделяю этому особое внимание, потому что Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Лермонтов, Блок - мои кумиры, и когда я слышу вместо слов гласные, мне еще обиднее, чем когда я слышу фальшивую ноту. Вокальная музыка должна доносить поэтическую мысль. Некоторые поэты, например Иосиф Бродский, не любили, чтобы на их стихи писали музыку. Даже Гете предпочитал своего друга Цельтера Бетховену и Шуберту. А Лев Толстой - Гольденвейзера Римскому-Корсакову и Рахманинову. Но наше-то отношение к поэзии должно быть гораздо более высоким и любовным, чем отношение поэтов к музыке.

    Поделиться