Поделиться
К 130-летию Николая Фешина в Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась выставка, где представлены работы 7 российских и 6 американских музеев, в том числе ГТГ, Русского музея, Музея изобразительных искусств республики Татарстан в Казани, Чувашского государственного художественного музея, Художественного музея Фрая в Сиэтле, Художественного музея Нью-Мексико в Санта-Фе, а также частных коллекций России и США. До этого она была уже показана в Петербурге и Казани...
Парадокс в том, что для многих эта юбилейная выставка может оказаться открытием замечательного русского художника, сформировавшегося в эпоху модерна. Ученик Репина, выпускник Петербургской академии художеств, Фешин гораздо больше известен в Америке, куда он уехал из Казани в 1923 году после страшного голода в Поволжье.
Собственно, ситуация и до голода была трагической. "Во время самого первого года революции новое здание Казанской художественной школы (где преподавал Фешин - авт.) было лишено центрального отопления. Толстые каменные стены промерзали насквозь, а холод внутри был непереносимым... Мы рисовали и писали в пальто, варежках и валенках... В конце концов по чьей-то неосторожности в школе начался пожар. Большинство мастерских сгорело, но , к счастью, огонь не достиг моей мастеской... Пожар оказался последней страницей моей жизни, связанной со школой". Блистательный портретист, он, казалось бы, должен был быть востребован новой властью. И, действительно, в экспозиции можно увидеть портрет Ленина, написанный им в 1918 году. Он начисто лишен пропагандистской риторики. Фешин написал вождя революции примерно в той же манере, как раньше он писал свою коллегу меценатку Надежду Сапожникову: в кабинете, за книгой, сохраняя обаяние непосредственной человеческой реакции... Ну, разве что вместо светлых и пастельных тонов явилось преобладание коричнего цвета. Перед нами предстает книгочей, интеллектуал, словно вступающий в диалог со зрителем. В любом случае о трибуне революции ничто не напоминает. А дальше дела пошли совсем туго. Громадные портреты сменяют крохотные миниатюры. На выставке можно увидеть их, написанные темперой на дереве в 1920 и предназначенные для крышек... табакерок и пудрениц. Этот фантастический заказ, полученный казанскими художниками в разгар Гражданской войны, был сделан музеем Селькредпромсоюза. Его заведующий Г.М.Залкинд, отчаянно пытаясь поддержать художников, придумал этот заказ раскраски "художественно-кустарных изделий". Фешин даже не пытался осовременить пудреницы новым революционным дизайном и, похоже, не без увлечения вписывает в круг нежные женские и детские головки, в том числе портреты жены и дочки. Многие мотивы взяты из его старых картин, но что любопытно - он вносит и в миниатюру свой фирменный размашистый мазок. Он отказывается от привычной четкой линии в миниатюре, унаследованной от рисунка. Его изображения лишены четких контуров, зато они оставляют впечатление схваченного мгновенья, непосредственного чувства, стремительного движения.
Росписи пудрениц отчасти помогли продержаться в разгар войны и голода, в 1921-1922 году. Потом Фешину повезло еще раз. Когда в Поволжье появились американская организация помощи голодающим АРА, художник смог через них связаться с коллекционерами своих работ в США. Дело в том, что его работы до Первой мировой показывались на международных выставках в Мюнхене, Риме, Венеции, а позже еще и в американском Питсбурге, Национальной академии Нью-Йорка, куда их привозил Институт Карнеги. Там их покупал коллекционер Уильям С.Стиммел. Он-то вместе с Дж. Хантером смог добиться американской визы для Фешиных. Так Николай Фешин стал американцем (гражданство США он получил в 1931).
Но американским художником он стал, конечно, в Таосе, крохотном поселении на юго-западе США в подножья гор, которое облюбовали живописцы. Благо места были колоритные и романтические (рядом были поселения индейцев и старая испанская деревня). Фешин присоединился к коллегам в 1927 году, купив здесь семь акров земли. Шаг был отчасти вынужденным. Нет, в Нью-Йорке у него все складывалось удачно. Он участвовал в выставках (в том числе в Бруклинском музее - вместе с Бакстом, Кандинским, Архипенко, Судейкиным...) и даже в 1924 получил приз Томаса Р.Проктора за портрет "Гравер" (он среди раритетов экспозиции). У него не было недостатка в заказах. Но в Нью-Йорке он заболел туберкулезом, нужно было менять климат - так семья переехала в штат Нью-Мексико. Как ни странно, экзотический Таос напомнил чем-то родные места. Как вспоминала дочь художника Ия, "ощущение грандиозности природы рождалось и здесь, в Таосе, и там, в Казани". Впрочем, пейзажи Фешин пишет редко. По крайней мере на выставке их немного.
Одним из главных произведениий Фешина в Таосе становится его дом, который художник сам проектирует и строит (теперь он стал музеем). На выставке ему посвящен отдельный зал. Собственно, именно при взгляде на фотографии этого дома начинаешь верить, что Фешин художник модерна. Массивная мебель, в частности, деревянные стулья с резным орнаментом (автор еще был и резчиком) заставляют вспомнить русский стиль Абрамцевских мастерских и мебель по эскизам Елены Поленовой. Любовь к миру народного орнамента, русских сказок и этнографических штудий здесь явлена с удивительным вкусом и тактом. При этом, если судить по фотографиям, сам дом не напоминает ничем теремов. Он похож на цитадель, но скорее в духе баухауза или конструктивистов.
Пожалуй, от модерна у Фешина - интерес к архаике, этнографии, народным обрядам. Если в России он пишет "Черемисскую свадьбу" (1908), делает портрет женщины в одежде народа мари, эскизы к картине "Обливание" (1914), заставляющие вспомнить полотна Малявина и отчасти даже Николая Рериха, то в Америке он начинает интересоваться культурой индейцев. Его интересуют экзотические обряды (например, "Кукурузный танец" запечатлевает ритуал мольбы об урожае), типажи ("Носильщик", "Странник"). Но в лучших работах, как "Таосский знахарь" (1926), он рисует не столько слепого знахаря, сколько создает строгий целостный образ слепого мудреца в духе Гомера. Белые одежды подчеркивают монументальность и возвышенность образа, придают ему легкость, светлую мощь.
Вообще, портретист он был от Бога. Его портреты оставляют впечатление стремительной виртуозности, наслаждения художника собственным мастерством. Он обожает артистичных героев. На его нью-йоркском портрете 1923 года Давид Бурлюк предстает лектором-франтом, утонченным эстетом, и не подумаешь об эпатаже футуристов. "Девушка за маникюром" (мадемуазель Жирмонд) (1917), кажется, унаследовала от французов (или Серова и Коровина?) жизнерадостную живописность, яркую эмоциональность, почти фотографическое впечатление схваченного мгновенья... Он с наслаждением пишет женщин. Его контрасты утонченно-неожиданны. Он может нарисовать портрет Надежды Сапожниковой (1916) на фоне золотистых обоев, где выписывает каждый мелкий цветочек. Зато белое платье героини напишет с размашистой лихостью. Нет, не потому, что фон для него важнее героини. Воздушный объем платья он оттеняет бестеневой плоскостью фона. Получится очень декоративная, эффектная работа, в которой главное, конечно, не психологические обертона, а это ощущение драгоценности легкой женской красоты в золотой оправе.
Удивительно ли, что его любили коллекционеры? И удивительно ли, что для Америки Фешин был, по-видимому, тем представителем нового европейского искусства, в произведениях которого новизна не пугала радикальностью, но привлекала продолжением классической традиции?