Поделиться
С некоторыми главами государства и их женами мне довелось пообщаться. А фигура генерала Шарля де Голля и сегодня видится монолитом твердой породы.
Конечно, де Голль был выше всех, и не только по стати. Как ему удалось сделать так, что долгое время оккупированная немцами Франция в 1945-м была признана всеми тремя союзниками одной из четырех держав-победительниц? Мы почему-то были уверены, что Сталин поддерживал француза в противовес ненавидимому им Черчиллю. Но, роясь в протоколах Тегеранской конференции 1943 года, с удивлением обнаружил, как озлоблялся наш маршал, лишь только заходила речь о де Голле. А уж дипломатичный Рузвельт, умело сглаживающий разногласия между Сталиным и Черчиллем, и вовсе не щадил выскочку-француза. Тройка не собиралась ни помогать ему, ни доверять. И тем не менее только благодаря де Голлю из проигранной войны Франция вышла если не с честью, то довольно благополучно, ограничившись в виде наказания коллаборационистам стрижкой наголо девиц легкого поведения, деливших ложе с проклятыми бошами.
Но де Голль запомнил издевки Рузвельта и ругань пришедшего ему на смену задиристого Трумэна. Позволил себе позже, когда превратил Францию из страны в державу, спорить с американцами и даже выйти из НАТО - точнее, из ее военной организации. Чем завоевал расположение СССР. А уж его лозунг о Европе до Урала не вызывал нареканий даже у Суслова. Де Голль был записан в безоговорочные друзья, наши отношения с Францией провозглашены "особыми". Другом генерал не был, а вот антиамериканистом - бесспорно. Тут станешь. Даже знаменитый французский писатель Морис Дрюон, человек с российскими корнями, признавался мне, что "де Голль слишком далеко увел Францию от Атлантики, пора бы и немного сблизиться".
Пропустим президента-дофина голлиста Жоржа Помпиду. А проведший у власти лишь один срок аристократ Жискар д Эстен проскочил в истории как законченный эстет. Несколько раз доводилось бывать на парижских приемах в обществе экс-президента. И каждый раз почему-то доминировало чувство: ну не может такой человек возглавлять страну. Уж слишком рафинирован, слишком, если такое бывает, интеллигентен, чересчур благороден. Как переходить от Жискаровской вежливости к абсолютно необходимой главе крупной державы твердости? Какая твердая рука, если воспитание просто не позволяет? И как общаться со сподвижниками, не обладающими подобными качествами? А с людьми иного сословия или с какими-нибудь американцами с их-то суровой простотой? Или с нами, тогда советскими? Приставка "де", в отличие от де-голлевской, как раз и обозначала дворянина высшей пробы. Известный наш журналист Юрий Коваленко, долго работавший в Париже, показывал мне письма от д Эстена. Если бы я не знал Юру, то подумал бы, что Жискар обращается к своему другу - отпрыску древнего французского рода. Впрочем, потом показалось, что разгадка найдена: Юра тоже исключительно интеллигентен.
История пришествия социалиста Франсуа Миттерана поначалу выглядела несколько загадочно. Знаменитый советский дипломат, знавший Францию лучше французов, был вынужден даже покинуть (к счастью, на короткое время) эту благословенную страну. Безупречный аналитик-прогнозист, он предсказал в 1981-м Жискару победу над Миттераном. Но пришел Миттеран. На 14 лет! Срок для Пятой республики рекордный.
Чем брал Миттеран, почему-то прозванный нашей общиной во Франции Митей? Даром предвидения. Необыкновенным политическим чутьем. Его верный друг писательница Франсуаза Саган говорила мне, что Миттеран видит на годы вперед. Умеет поставить себя так, чтобы оградить от упреков. И всегда, со времен Сопротивления, спасает друзей. По крайней мере, Саган он спасал, ловко, ограждая ее от отсидки за покупку запрещенных веществ, именуемых Саган "лекарствами". "Вы уселись на тот же стул, который предпочитает и президент", - бросила мне в начале разговора Саган, и что мне оставалось...
Но Миттеран казался сухим, совсем не эмоциональным, он был прожженным политиком. Все человеческое, особенно любовь, было ему не чуждо, однако прикрывалось какой-то завесой из высказываний, набор которых искусно менялся в зависимости от политической ситуации. Кажется, его невозможно было превзойти в полемике, в красноречии, в глубочайшем знании мировой истории. Да, он был политиком, но не вождем, как де Голль.
А вот его жена Даниэль или, как убеждали меня некоторые, Данута, была полной ему противоположностью. Они познакомились еще во французском Сопротивлении и мужественно шли по жизни, несмотря ни на что. Даниэль прощала многое. Веселая, общительная. 14 июля на приемах в Елисейском дворце всегда подходила к нам, журналистам из Москвы. Поднимала бокал шампанского, говорила "на здравие", вспоминала приятные нам эпизоды из отношений двух стран. Как-то я подумал, что будь президентом Даниэль... Однажды, уже в конце приема, пообещала привести к нам, стоявшим как обычно кучкой, "мон мари". И привела на окраину зеленой елисейской лужайки. Митя - Миттеран, мгновенно оценив обстановку, потратил на россиян секунд 15, ну 20. Поднял, не чокаясь, бокал, сказал стабильную фразу о хороших отношениях. И как-то быстро даже не исчез, а растворился в праздничном многолюдье.
Вскоре представился случай оценить его дар провидения. К нему привели еще бывшего почти никем Ельцина. Во время приема Миттеран старательно избегал общения. А потом, в хитросплетении комнат Елисейского дворца, подошел к Б.Н., пожал руку, сказал нечто нейтральное. И исчез. Общение зафиксировано. Знакомство состоялось. Расценивать перспективы можно было по-любому.
Кажется, за всю долгую карьеру Миттеран не ошибался. Разве что открыл двери, то бишь въезд в страну, людям из французской Африки. Хотел выручить бурно развивающуюся Францию, попавшую в демографическую яму, дешевой рабочей силой. Дрожащие от страха и от счастья темнокожие франкофоны въехали и так и остались навечно. Скромно жались по парижским окраинам, получив со временем постоянный вид на жительство, а затем и гражданство. Дети переселенцев, родившиеся в стране, вскоре бросились бить стекла и жечь шины. А чего не жечь, если их, "настоящих французов", держат за людей второго сорта. Надо бороться, протестовать. Так во Франции и началось противостояние, которому не будет конца.
Долгие годы пребывавший на вторых ролях Жак Ширак все-таки стал президентом. Он был наиболее легок и приятен в общении с прессой. Еще мэром Парижа запросто отвечал на вопросы наших журналистов. Горби? Он с ним дружил, по-доброму отзывался. Борис? Прекрасный человек, и, отвечая на мой вопрос, не моргнув глазом, как быстро справился с тяжелой болезнью. Ширак мог говорить о чем угодно, никого не обижая: о двусторонних отношениях, о спорте, о взаимопроникновении великих культур...
Однажды поразил меня, где-то вычитавшего, что в детстве изучал русский. Да, изучал, и с благодарностью вспоминает русского гувернера из белой гвардии, привившего ему эти навыки. И вдруг принялся декларировать на нашем, на родном, собственный перевод главы "Евгения Онегина". Впечатлило! Представьте в этой роли отца и сынов Бушей. Что, смешно? А Ширак произнес пушкинское с благородной русской элегантностью.
На его долю не пришлось особых кризисов. Ширак сохранил добрые отношения со всем светом. Иногда отдавал предпочтения нам, словно напоминая, что он верный голлист. Порой - американцам, но не творя из них кумиров.
Вот уж кого хорошо помню. Вдруг появился на бульваре Сен-Жермен невысокого росточка парень, говорящий как-то не по-парижски. Носил странные ботинки, походка была необычной, движения быстры, волосы черны смолью. Это пришел в организацию молодых голлистов выходец из Венгрии Николя Саркози.
Какой же твердый оказался этот орешек. Он водил демонстрации в защиту Пятой республики. Был, несмотря на легкий акцент, хорошим оратором, излагая мысли без витиеватости Жискара или глубокомысленности Миттерана. И его взлет при Шираке в кресло министра внутренних дел выглядел логично. Этот не будет сомневаться, он выполнит приказ, если надо и насует, разгонит. При Саркози численность спецслужб увеличилась. Как и их эффективность.
Он не болтал в президентском кресле ножками, а принялся наводить порядок. Но, видимо, решив, что во Франции уже все и так ОК, взялся за Европу, а вскоре и за мир. Поспевал за всем, что происходит на земном шарике. Четко выбрал главного союзника, от которого де Голль мог бы и перевернуться, нанеся первый визит в облюбованные США. Ирак, Афганистан - везде он знал, что делать. И порой речи Саркози звучали убедительно. Он и с нами не порывал, хотя разногласия не могли не наметиться. Николя Саркози был уверен в себе. Сразу после выборов развелся с женой, снова женился, выбрав красавицу-итальянку Карлу Бруни. И родился ребеночек, и прощение французов, весьма ветреных или терпимых к таким семейным казусам, было вроде бы заслужено.
Но грянул экономический кризис, и французам, обычно больше думающим о себе, чем о судьбах мира, вся внешнеполитическая риторика Саркози стала скучна. И когда даже в процветающей Франции безработица достигла критической отметки в 10%, индекс популярности Саркози катастрофически упал.
И тут он снова показал себя бойцом. Бился за себя неустанно. Обещал "сильную Францию", придумал, как возродить мощь ЕС и пошатнувшегося евро. Убийство в еврейской школе, при расследовании которого решительность бывшего главы МВД вызвала одобрение французов, принесло ему еще несколько дополнительных процентов.
Только одно было не в его воле: улучшить жизнь французов. И вынырнувший слева социалист Франсуа Олланд всю президентскую кампанию только и делал, что стремился не допустить ошибок. Воскресное голосование, за которым 6 мая последует второй тур, было не волеизъявлением "за", а лишь голосом "против". Даже обманутый им в свое время Ширак, которого преследует болезнь Альцгеймера, не забыл проголосовать именно "против". Проигрыш Саркози новичку Олланду в первом туре мало кто предсказывал. Но случилось и произошло.
И Саркози, которому дружно предрекают поражение и во втором туре, уже успел заявить: в случае неудачи он покидает политику. Не верю: такие кремни, как Николя Саркози, вот так не сдаются.